Отрывок из биографии Г. Ф. Лавкрафта о Роберте Говарде (С. Т. Джоши)
Материал из Конан
Вскоре по написании «Крыс в стенах» осенью 1923 г. Лавкрафт обсуждал с Лонгом одну возможную проблему с кельтскими словами (взятыми прямиком из «Пожирателя грехов» Фионы Маклеод), использованными в конце рассказа: «Единственный недостаток фразы в том, что это гэльский, а не валлийский язык, как требует южно-английское место действия. Но как и с антропологией — детали неважны. Никто никогда не заметит разницу».
Лавкрафт оказался неправ в двух отношениях. Во-первых, идея, что гэлы сперва заселили Британию и были вытеснены на север валлийцами, ныне всерьез оспаривается историками и антропологами; во-вторых, кое-кто все же заметил разницу. Когда «Крысы в стенах» были переизданы в «Weird Tales» за июнь 1930 г., молодой автор прислал Фарнсуорту Райту вопрос, придерживается ли Лавкрафт данной теории о заселении Британии. Райт счел, что письмо достаточно интересно, чтобы переслать его Лавкрафту. Именно таким образом Лавкрафт познакомился с Робертом Э. Говардом.
Роберт Эрвин Говард (1906–1936) — автор, к которому трудно быть беспристрастным. Подобно Лавкрафту, он привлек армию фанатичных поклонников, которые требуют признать высокие художественные достоинства, по крайней мере, части его работ и сильно обижаются на тех, кто не признает этих достоинств. Однако, боюсь, что после неоднократных прочтений большая часть его вещей совершенно меня не впечатляет. Огромная масса произведений Говарда — обычная халтура, которая и близко не стоит к настоящей литературе.
Сам Говард во многом куда интереснее своего творчества. Рожденный в маленьком техасском городке Пистере, примерно в двадцати милях к западу от Форт-Уорта, большую часть своей короткой жизни он провел в Кросс-Плейнс. Его предки были в числе самых первых обитателей этой «дубовой» части центрального Техаса, а его отец, доктор И. М. Говард, был одним из первых врачей в этом районе. Говарда больше, чем Лавкрафта, стесняло отсутствие систематического образования — он недолго посещал колледж Говарда Пейна в Браунвуде, и то лишь бухгалтерские курсы — по причине отсутствия в его городе библиотек; его познания, таким образом, были крайне отрывочными, и он быстро составлял очень резкое и безапелляционное мнение о вещах, о которых так мало знал.
Подростком Говард рос замкнутым и книжным; в результате его задирали сверстники, и, чтобы защитить себя, он энергично занялся бодибилдингом, который в зрелом возрасте превратил его во впечатляющий физический экземпляр — 5,11 футов ростом и 200 фунтов весом. Однако он рано взялся за перо, и сочинительство стало его единственной профессией, не считая случайных приработков. Вкус к приключениям, фантастике и ужасу — он был горячим поклонником Джека Лондона — и писательский талант позволили ему буквально ворваться в «Weird Tales» в июле 1925 г. с рассказом «Копье и клык». Хотя впоследствии Говард печатался во множестве других журналов, от «Cowboy Stories» до «Argosy», «Weird Tales» оставались для него основным рынком сбыта и опубликовали его самые представительные работы.
Последние включали в себя целый спектр от вестернов и спортивных рассказов до «ориентальщины» и мистики. Многие из его рассказов объединяются в свободные циклы, вращающиеся вокруг постоянных персонажей — среди них Бран Мак Морн (кельтский вождь из римской Британии), король Кулл (король-воин из мифического доисторического царства Валузия в центральной Европе), Соломон Кэйн (английский пуританин семнадцатого века) и, самый знаменитый, Конан, варвар из мифической земли Киммерии. Говарда искренне тянуло к периоду доисторического варварства — то ли потому, что та эпоха смутно походила на времена освоения Техаса, о которых он с восхищением узнал от старших или из прочитанных в детстве книг, то ли по какой-то иной причине.
Нельзя, разумеется, отрицать всякую литературную ценность в работах Говарда. Конечно же, именно ему следует приписать заслугу создания поджанра «меча-и-магии» (хотя позднее Фриц Лейбер значительно облагородил его); и хотя многие вещи Говарда были написаны только ради денег, в них четко проявлялись его взгляды. Очевидно, однако, и то, что эти взгляды не обладали большим весом или глубиной, а стиль у Говарда — сырой, неряшливый и громоздкий. Все его вещи бульварны — хотя, возможно, и несколько лучшего качества, чем принято в среднем. Кроме того, некоторые вещи Говарда до омерзения расистские — более откровенно и бесстыже, чем что-то из написанного Лавкрафтом.
Письма Говарда, как справедливо утверждал Лавкрафт, заслуживают называться литературой в большей степени, чем его произведения. Легко представить, что письма двух авторов, столь непохожих, как Лавкрафт и Говард, окажутся, как минимум, любопытными; и, конечно же, за шесть лет переписки в ней не только были подняты самые разные вопросы — от несколько педантичных и по нынешним меркам допотопных дискуссий о расовых принадлежностях и типах («Подлинно семитический еврей, несомненно, выше монголоидного еврея по моральным и культурным меркам», — как однажды выразился Говард) до долгих обсуждений собственного детства и воспитания как доводов при споре о сравнительных достоинствах цивилизации и варварства и до вопросов современной политики (Говарда сейчас, вероятно, классифицировали бы как либертарианца за его яростное отрицание любых властей), — но временами она также становилась несколько запальчивой, ибо каждый отстаивал свои взгляды с энергией и решимостью. Ниже я еще коснусь содержания некоторых из этих диспутов; сейчас же отмечу один любопытный факт. Недавно были обнаружены реальные черновые наброски некоторых писем Говарда к Лавкрафту, что однозначно дает понять, что Говард старался выглядеть в этих дискуссиях как можно более убедительно. Он явно был устрашен познаниями Лавкрафта и чувствовал себя безнадежно малообразованным; но, возможно, он также чувствовал, что лучше разбирается в жизненных реалиях, чем затворник-Лавкрафт, так что не собирался отступать от своих самых заветных убеждений. В некоторых случаях (например, в частых описаниях суровых будней фронтира с его схватками, перестрелками и тому подобным) возникает ощущение, что Говард будто бы слегка поддразнивает Лавкрафта или пытается его шокировать; некоторые из рассказов Говарда о подобных вещах вполне могут быть выдумками.
И все же Лавкрафт совершенно прав в своей оценке Говарда как человека:
Вот парень, чей базовый менталитет кажется мне почти таким же, как у добрых респектабельных граждан (банковского кассира, владельца небольшого магазина, обычного адвоката, биржевого маклера, учителя средней школы, зажиточного фермера, бульварного писаки, квалифицированного механика, удачливого коммивояжера, ответственного государственного служащего, простого армейского или морского офицера чином ниже полковника и т. д.) в среднем — ясный и проницательный, точный и цепкий, но не глубокий и не аналитический — и все же в то же самое время он — одно из самых замечательных существ, которых я знаю. Два-Пистолета интересен тем, что он не позволяет себе чувствовать и думать, как все. Он всегда остается собой. Он не смог мог бы — в настоящее время — решить квадратное уравнение и вероятно, считает Сантаяну маркой кофе, но в нем есть душевные движения, которым он придал уникально гармоничные формы и из которых проистекают изумительные вспышки его размышлений о прошлом и географические описания (в письмах) и живые, энергичные и непринужденные картины сражений доисторического мира в его произведениях... картины, которые упорно остаются необычными и выразительными, вопреки всем внешним уступкам идеалу тупой и унылой низкопробности.
Лавкрафт традиционно перехваливает сочинения своих друзей, но в целом эта оценка весьма точна. Если бы последующие поклонники Говарда придерживались этой точки зрения, а не превозносили невероятную глубину и оригинальность его работ, они бы выглядели куда менее смешно.
Одной из самых первых тем, поднятых Говардом, были сведения о Ктулху, Йог-Сототе и им подобным, которые Говард принял за подлинные оккультные знания; тема особенно интересовала его, так как один из читателей «Weird Tales», Н. Дж. О'Нил, решил, что Катулос Говарда (сверхъестественное существо из Египта, выведенное в «Лице-черепе» [«Weird Tales», октябрь-декабрь 1929 г.]) как-то связан или произошел от Ктулху. Лавкрафт поведал Говарду об истинном положении дел. В результате Говард решил вставлять ссылки на псевдомифологию Лавкрафта в собственные работы; и делал это именно в нужном Лавкрафту ключе — в виде беглых фоновых намеков, призванных создать ощущение нечестивого присутствия под поверхностью обыденного. Очень немногие из произведений Говарда, как мне кажется, всерьез чем-то обязаны рассказам или концепциям Лавкрафта, и среди них почти нет настоящих стилизаций. Неоднократны ссылки на «Некрономикон»; Ктулху, Р'лиех и Йог-Сотот упоминаются при случае; но это все.
«Вкладом» Говарда в Мифы Ктулху стала новая вымышленная книга, «Безымянные культы» фон Юнтца, часто упоминаемая под другим названием, «Черная Книга», и, видимо, впервые появившаяся в «Детях Ночи» («Weird Tales», апрель-май 1931 г.) В 1932 г. Лавкрафт решил придумать немецкое название для этой работы, остановываясь на довольно неуклюжем «Ungenennte Heidenthume». Огюст Дерлет наложил на это название вето, заменив его на «Unaussprechlichen Kulten». На этой стадии среди товарищей Лавкрафта завязался спор; в нем также участвовал Фарнсуорт Райт, который считал, что unaussprechlich означает всего-навсего «непроизносимый», а вовсе не «невыразимый» или «несказанный». Он хотел заменить это название довольно бесцветным «Unnenbaren Kulten», но C. C. Сенф, немец по происхождению, одобрил «Unaussprechlichen Kulten»; на том и порешили. Чтобы добавить нелепости ситуации, само это название — испорченный немецкий язык: оно должно быть «Die Unaussprechlichen Kulten» или «Unaussprechliche Kulten». Таковы проблемы с филологией «Мифов Ктулху».
С. Т. Джоши «Лавкрафт: жизнь».
