| - | <br> В декабре 1933 г в письме к своему приятелю, писателю Кларку Эштону Смиту, Роберт Э. Говард рассказал о создании своего самого знаменитого героя, Конана-киммерийца. <br> «Я отдаю себе отчет, что в течение нескольких месяцев был абсолютно лишен идей, совершенно не способен изготовить что-то годное в продажу. Казалось, человек по имени Конан внезапно возник тогда в моем воображении, без особого напряжения с моей стороны, и сразу целый поток рассказов хлынул из-под моей ручки, или, скорее, пишущей машинки, - почти без усилий с моей стороны. Казалось, я не сочиняю, а излагаю события, которые уже совершились. Эпизод следовал за эпизодом столь быстро, что я едва мог поспевать за ними. Целые недели я не писал ничего, кроме приключений Конана. Этот герой полностью завладел моим воображением и вытеснил все прочее в плане написания рассказов. Когда я нарочно попытался писать что-нибудь другое, я не смог». <br> Писать, что его персонажи и истории легко даются ему, было обычным делом для Говарда, который почти никогда не упоминал о неоконченных или непроданных рассказах в своей переписке. В случае с циклом о Кулле, например, только три рассказа были опубликованы, в то время как дюжина других либо остались неоконченными, либо были отвергнуты. Тем не менее, Говард написал Лавкрафту: <br> «Спасибо за добрые слова в адрес рассказов о Кулле, но я сомневаюсь, что я когда-либо смогу написать еще. Те три рассказа, что я написал об этом герое, написались, казалось бы, едва ли не сами, без какого-то замысла с моей стороны; при работе над ними с моей стороны не было сознательных усилий. Они просто возникли, непрошеные, уже готовыми в моем воображении и выплеснулись на бумагу из под кончиков моих пальцев». <br> На самом же деле, черновики, сохранившиеся почти для всех рассказов о Кулле, показывают, что работа шла гораздо тяжелее, чем утверждает Говард. Как мы можем верить его сообщению, что создание историй о Конане фактически было результатом автоматического письма? Все было не так легко и просто, как Говард хотел убедить Кларка Эштона Смита – и нас. <br> В октябре 1931 г. Говард завершил первый вариант рассказа, озаглавленного «Народ тьмы» («People of the Dark»), и послал его новому журналу компании «Clayton publications», «Удивительные истории загадок и ужасов» (Strange Tales of Mystery and Terror) - прямому конкуренту «Сверхъестественных историй» (Weird Tales). Редактор Гарри Бейтс был доволен рассказом, но попросил немного переделать его. Говард исполнил просьбу, и несколько недель спустя Бейтс принял рассказ вместе с другой историей, посланной ему Говардом – «Гробница на мысу» («The Cairn on the Headland»). <br> «Народ тьмы» - история воспоминания-реинкарнации. В повествовании от первого лица главный герой Джон О’Брайен рассказывает о вновь переживаемом эпизоде из жизни одного из своих прежних воплощений – некоего «Конана, грабителя», черноволосого гэла, который клянется именем кельтского божества Крома. Действительно, заманчиво видеть в этом Конане непосредственный прототип своего более знаменитого тезки, (некоторые исследователи так и посчитали), если не учитывать не тот факт, что «Народ тьмы» - повествование от первого лица о воспоминании-реинкарнации, а рассказы о Конане – нет. <br> Или все-таки да? <br> Пытаясь продать «Народ тьмы», Говард нашел новый журнал, который, в отличие от «Сверхъестественных историй», платил сразу по получению. Когда несколькими неделями позже пришли деньги, Говард был вне себя от радости: <br> «Наконец-то я договорился с Клейтонами. Я продал им пару рассказов подряд, и пусть они заставили меня ждать уплаты, но когда они заплатили, то заплатили хорошо - $134 за один, $144 за другой. Чертовски надеюсь, что смогу продать им длинную повесть». (Письмо к Тевису Клайду Смиту, прим. февраль 1932). <br> Так в феврале 1932 г. Говард внезапно стал богаче на $278, и, наверное, нечто большее, чем нехватка вдохновения, стояло за его решением отправиться в отпуск в южную часть Техаса. <br> Несколько недель спустя Говард сообщил Уилфреду Бланчу Толману: «Я потратил несколько недель, странствуя по южной части штата, главным образом вдоль границы, и не занимался никакой работой в течение этого времени – моим главным занятием было массовое потребление тортилий, энчилад и испанского вина». <br> Пусть он не писал никаких рассказов или писем, - наверное, потому, что оставил пишущую машинку дома, – зато написал, по крайней мере, одно стихотворение во время своего пребывания там – «Киммерия» («Cimmeria»). В 1934 г. Говард послал Эмилю Петахе экземпляр стихотворения со следующим комментарием: «Написано в Мишене, Техас, февраль 1932; навеяно памятью о стране холмов, нависающих над Фредериксбергом, увиденной в тумане зимнего дождя». <br> Мы не знаем, возникла ли у Говарда идея Конана уже к тому времени, когда стихотворение было написано; нет сомнений, что и герой, и стихотворение родились в пределах нескольких дней друг от друга: <br> «Конан просто возник в моем воображении несколько лет назад, когда я остановился в маленьком пограничном городке в нижнем течении Рио-Гранде. Я не создавал его посредством какого-либо сознательного процесса. Он просто вышел из небытия уже сформировавшимся персонажем и усадил меня за написание саги о его приключениях». (Цитата из «Биографического очерка о Роберте Э. Говарде» Элвина Эрла Перри, 1935) <br> Установлено, что говардовское описания Киммерии в стихотворении в значительной степени перекликается со своеобразными пассажами из «Жизнеописаний» Плутарха. Подобно Говарду, Плутарх связывает кельтов-кимвров с киммерийцами, говоря, что они «живут в темной и лесистой стране, с трудом проницаемой для солнечных лучей - настолько плотны и густы заросли, - и простирающейся вглубь страны так же далеко, как Герцинский лес». <br> Однако это стихотворение – большее, нежели просто описание. Первая строка стихотворения – «Я помню» - не оставляет сомнений в том, что мы имеем дело с темами реинкарнации и воспоминания, как и в «Народе тьмы». В последнем главный герой, Джон О’Брайен - американец ирландского происхождения, живущий на Юго-Западе Америки. Таким образом, он явно напоминает самого Говарда, и если Джон О’Брайен может помнить себя в прошлой жизни как грабителя Конана, не считал ли, или воображал, сам Говард, что так же может «помнить» свою жизнь в Киммерии в прошлом воплощении? <br> Тот, кто последует далее по этой автобиографической нити, обнаружит сильное сходство между описанием Киммерии в стихотворении и известными воспоминаниями Говарда о месте своего рождения, Дарк Валли (Темная Долина), округ Пало Пинто, Техас. Он писал Г. Ф. Лавкрафту в октябре 1930 г: <br> «Так, я считаю, что сумрачность моей натуры может частично объясняться средой того места, где я провел часть моего детства. Это была длинная, узкая долина, одинокая и изолированная, на севере страны холмов Пало Пинто. Она была очень малонаселенной и ее название, Темная Долина, весьма характерно. Так высоко вздымались хребты, так густы и высоки дубовые заросли, что она пребывала в тени даже в дневное время, а ночью была так же темна, как сосновый лес – и нет в этом мире ничего темнее. Создания ночи шептались и звали друг друга, вялые ночные ветра шелестели в листве, и то здесь, то там сквозь едва колышущиеся ветви можно было различить взблеск далекой звезды». <br> Подобную образную совокупность зла, искривленных деревьев и ауры ужаса можно также обнаружить в стихотворении Говарда «Обитатель Дарк Валли» («The Dweller in Dark Valley»), которая завершается словами: «Я больше не вернусь в Дарк Валли, в эти врата ада». <br> Дарк Валли и Киммерия могли, таким образом, очень тесно переплестись в воображении Говарда. Но «память», которую они пробудили, весьма своеобразной природы. Воспоминания Говарда о Дарк Валли не менее фантастичны, чем воспоминания Джона О’Брайена о своей прошлой жизни: Говарды покинули Дарк Валли, когда Роберту едва исполнилось два года, и с тех пор он не видел Дарк Валли вплоть до весны 1931 г. Также в реинкарнации можно усмотреть решение освободиться от собственного прошлого, подобно тому, как происходит у Джека Лондона в «Звездном скитальце», любимом произведении Говарда, где главный герой – заключенный, нашедший облегчение и избавление от мук в воспоминаниях своих прошлых жизней. Очевидная параллель здесь налицо, ведь Говард закончил свой первый рассказ на тему реинкарнации – «Дети ночи» («The Children of the Night»), - в том же месяце, в котором написал Лавкрафту о Дарк Валли, а второй рассказ, - «Народ тьмы», - спустя несколько недель после того, как он вновь увидел Дарк Валли. <br> Все эти составляющие были объединены в первом рассказе о Конане – «Феникс на мече» («The Phoenix on the Sword»), где описание Киммерии перекликается с Плутархом, Дарк Валли и стихотворениями: <br> «Более унылой страны никогда не существовало на земле. Ее целиком составляют невысокие горы, весьма лесистые, и деревья дают удивительно глубокую тень, так что даже днем вся страна представляется темной и зловещей. Насколько взор человека способен проникнуть вдаль, его глазу предстает бесконечная панорама гор, становящихся с расстоянием все темнее и темнее. Среди этих гор всегда висят облака; небеса почти всегда серые и хмурые. Резкие и холодные ветры, вызывающие промозглые дожди и снег, дуют и стонут среди перевалов и внизу, в долинах. Мало радости в этой земле, а люди вырастают угрюмыми и странными». (Неопубликованный черновик «a») <br> Если учесть, что Говард объяснял «сумрачность» своей натуры, тем, что его, как он считал, тяготят воспоминания о Дарк Валли, то подобным же способом можно найти объяснение угрюмому нраву самого Конана. Притом, что многие читатели видят в Конане проекцию Говарда, обычно они видят его как ‘’идеализированный’’ образ самого Говарда: несокрушимый, бесшабашный варвар-завоеватель. Присущая данному герою мрачность оставалась почти что незамеченной, и понятно, почему. Эта черта редко подмечалась самим Говардом, по крайней мере, в опубликованных вариантах его историй. <br> В своей окончательной форме «Феникс на мече» открывается пассажем из «Немедийских хроник». Именно в их строчках мы впервые встречаем упоминание Конана; сам персонаж появляется не ранее второй главы рассказа. Читаем данный пассаж: «Сюда пришел Конан, киммериец, черноволосый, с угрюмым взором, с мечом в руке, вор, грабитель, убийца, обуреваемый гигантскими печалями и гигантским весельем, чтобы попрать украшенные драгоценностями троны Земли обутыми в сандалии ногами». «Немедийские хроники» были включены в рассказ только потому, что Фарнзуэрт Райт (редактор «Сверхъестественных историй») попросил Говарда переписать и сократить объем первых двух глав. Функция этой короткой выдержки заключалась в том, чтобы заменить протяженные описания, соответственно, некоторых стран Гиборийской эры и некоторых черт характера киммерийца. <br> И если Говард возводил свою сумрачность к Дарк Валли, то Конан, видимо, объясняет свои собственные «гигантские печали» своим киммерийским происхождением: <br> «- Что ж, - ухмыльнулся Просперо, - мрачные горы Киммерии остались в твоем далеком прошлом. А я пошел. Я осушу чашу белого немедийского вина в твою честь при дворе Нумы. <br> - Ладно, - проворчал король, - только целуй танцовщиц Нумы лишь от своего имени, не то затронешь государственные дела! <br> Его отрывистый смех преследовал вышедшего из зала Просперо. Резная дверь закрылась за пуатанцем, и Конан вернулся к своей работе. Он помедлил какое-то время, рассеянно слушая удаляющиеся шаги друга, отдававшиеся на плитах пола. И, словно гулкий звук задел родственную струнку в его душе, захлестнул его наплыв чувств. Веселье слетело с него, словно маска, лицо внезапно постарело, а глаза сделались усталыми. Беспричинная тоска накрыла, словно саван, душу киммерийца, парализовав его сокрушительным чувством тщетности человеческих усилий и бессмысленности жизни. Его королевская власть, его радости, страхи, амбиции и все земное предстали внезапно перед ним пылью и разбитыми игрушками. Сроки жизни словно съежились, а границы мироздания сомкнулись вокруг него, вызвав онемение. Уронив львиную голову на свои могучие руки, он громко застонал. <br> Затем он поднял голову, словно человек, ищущий бегства, и взор его упал на хрустальный сосуд золотистого вина. Он быстро поднялся и, налив полную чашу, выпил ее залпом. Он еще раз налил и осушил чашу, и еще. Когда он поставил ее назад, приятное тепло заструилось в его жилах. Вещи и события обрели новую ценность. Мрачные киммерийские горы растворились далеко в прошлом. Ведь жизнь была хороша, и реальна, и насыщенна, – это не сон какого-то бога-дурака. Он потянулся, словно гигантский кот и уселся за стол, ощущая значимость и жизненную важность себя самого и своей работы. Умиротворенный, он куснул свое стило и уставился на карту». («Феникс на мече», первый представленный на публикацию черновик). <br> Когда Говард сказал, что «человек по имени Конан внезапно возник тогда в моих мыслях, без особого напряжения с моей стороны», он, скорее всего, говорил правду. Что Говард не осознавал, так это то, что этот акт творения был продиктован глубинными мотивами: «гигантские печали» Конана отражают говардовские «черные думы», как он их называл, точно так же, как Киммерия является отражением Дарк Валли. И в то время, как Дарк Валли была навязчивым воспоминанием для Говарда, «более унылой страны» чем Киммерия никогда не существовало для Конана. <br> Говардовский Конан, по крайней мере, на ранних стадиях творения, был в гораздо большей степени проекцией того, кем Говард ‘’был’’, чем тем, кем он ‘’желал быть’’. <br> Стихотворение «Киммерия» не является, строго говоря, частью конановского канона, но данный опус способствовал появлению и рассказов о Конане: Конан – или Говард – мог лишь «помнить» Киммерию; это ужасная страна, одно лишь воспоминание о которой приводит к печальным раздумьям и требует забыть. Вот почему ни в одной из историй о Конане Киммерия не может быть местом действия, и вот почему никакой другой киммериец никогда не фигурирует, и не может фигурировать, в рассказах о Конане. В «Королеве Черного побережья» Конан объяснит Белит, что «в этом мире люди борются и страдают напрасно, находя удовольствие лишь в ярком безумии битвы. Дай мне жить полной жизнью, познать насыщенный вкус мяса и жгучего вина, горячие объятья белых рук, безумное ликование битвы, когда голубые клинки пламенеют и алеют, и я буду удовлетворен. Пусть учителя, жрецы и философы ломают голову над проблемами реальности и иллюзии. Я знаю одно: если жизнь иллюзия, то и я не более чем иллюзия, а иллюзия, таким образом, реальность для меня. Я живу, живу бурной жизнью, люблю, убиваю, - и этим удовлетворен». Вот то, чем действительно полны истории о Конане, - желание с головой погрузиться в бурную жизнь. Насыщенная жизнь Конана представляется отчаянной попыткой забыть Киммерию и избавиться от любых страшных воспоминаний, связанных с этой страной. Возможно, то же можно сказать об интенсивной творческой деятельности Говарда, где можно увидеть стремление забыть Дарк Валли. Когда Конан в бездействии – как в начале «Феникса на мече» - и вспоминает о Киммерии, его первое побуждение – найти забвение и утопить свое уныние в выпивке. Не оригинальное решение для подобных проблем. <br> Как только «Киммерия» была написана, Говард, выразивший свою потребность бежать от этой страны и, насколько возможно, забыть, стал психологически готов написать первую из этих наполненных действием историй о Конане. <br> Когда Говард вернулся в Кросс Плейнс в феврале 1932 г, перед ним все еще стояла задача создания того, что позже станет известным как «гиборийский» мир.
| |
