Разумеется, автор статьи далек от того, чтобы судить замечательных художников слова и литературу Старого Света вообще,— каждое время заслуживает своих героев. Разумеется, и в американской прозе хватает тонких мятущихся душ и откровенных негодяйчиков, да и Европа не совсем оскудела цельными натурами, но Конан — явление американское от начала до конца. За Лондоном, Драйзером и Говардом эстафету подхватили в первую очередь, пожалуй, знаменитые фантасты США: Хайнлайн, Азимов, Гаррисон, Саймак и, как ни парадоксально это может прозвучать, Рей Брэдбери. Но именно Конану-варвару суждено было стать мифом, Вечным Героем. Именно поэтому мир Говарда, а не воображаемую вселенную какого-либо иного писателя должно рассматривать как преемственную по отношению к Средиземью. Здесь читатель вправе засомневаться, не купил ли он кота в мешке: в заглавии фигурирует термин «пространство», а ему пока предлагается эссе по истории литературы. Где же материки, океаны, горы, реки и поля? О них еще будет сказано, а как же! Но в пространстве мифа перемещения по направлениям «воля — распущенность», «страстность — инстинкт самосохранения», «аттрактивность (стремление к идеалам истины, красоты, справедливости) — эгоизм» столь же естественны, как походы «север — юг», «восток — запад». Так кому же на смену пришел Конан, какие территории освоил, кому пришлось потесниться, а кто ушел из мифа насовсем?

Конан пришел в Средиземье, которое к его времени уже перестало быть таковым, обернувшись Хайборией, как и США не являются Европой, оставаясь исторически закономерным ее продолжением. Говард и Толкиен, жили и творили в одно и то же время, но Средиземье старше, неизмеримо старше. История его уходит корнями во времена не то что легендарные или эпические, но в библейские. Она начинается ни много ни мало, а с мифов творения. Создатель всего сущего, боги, бессмертные (в определенном смысле) эльфы, хранящие живую память о невообразимо древних временах,— все они действующие лица грандиозной летописи Средиземья, и ни единое звено не может выпасть из этой цепи событий. Все во «Властелине колец» восходит к «Силмариллиону» и проистекает из него.

Иначе в Хайбории. Да, что-то помнится о давних временах, когда были на земле могучие атланты и жестокие кхарийцы, какие-то руины прячутся в песках и джунглях, великий Эпимитриус некогда низверг Великого Змея, где-то в надмировых сферах есть высшая правда — солнцезарный Митра. Вот и все, что помнят хайборийцы, кхитайцы, туранцы, за исключением особо просвещенных и посвященных. Да их это и не занимает: дел хватает и без того. И только киммериец Конан, северный варвар, взявший «римский престол», своего рода марсианин в среде эклектичных городов земледельческих цивилизаций юга, ухитряется за отпущенные ему полвека коснуться самых сокровенных тайн древности и шаг за шагом, от романа к роману, от Говарда к его подражателям и продолжателям (не будем здесь рассматривать сугубо коммерческие продолжения — они легко отличимы и малоинтересны), проходит от края и до края весь говардовский Материк и вытаскивает на свет его историю, хотя это ему не очень нужно. Но уж таков Конан — он должен найти вызов, принять его и действовать.

Как же получилось, что именно Конан пришел вослед героям Белерианда, Нуменора и Средиземья? Предвосхитил ли это Толкиен? Каким путем шел мир от королевств дунаданов и их потомков до Аквилонии, Немедии, Турана и предшествовавших им империям кхарийцев?

Попробуем сначала обнаружить предшественников Конана в Средиземье. Таковые найдутся: Турин Турамбар и Боромир. И дело здесь не только в физической мощи, искусстве владеть оружием и определенном сходстве характеров. Все трое — а компания Конану подбирается достойная! — мятежники, принявшие вызов судьбы, пошедшие ей наперекор. И все трое, с одной стороны, в этой борьбе выстояли и, с другой стороны, своей судьбы все же не избегли, получили по делам своим. Разница лишь в финалах: для Турина он трагедийный, для Боромира — очистительный, для Конана — и вовсе туманный, ибо нам неизвестно, что поджидало Вечного Героя в конце пути. Но можно предположить, что конец этот был вполне благополучный: смерть от старости в здравом уме и твердой памяти в окружении благодарных и любящих наследников.

Чем же обязан киммерийский варвар-наемник столь благополучному по сравнению с его величественными предшественниками исходу? Тем, что над ним не тяготело проклятие прошлых тысячелетий. Гигантский, давящий груз памяти и ответственности за прошлое связывал и сына Хьюрина, и сына Денетора И. Им суждено было идти заповеданной многочисленными предками и их праведными и худыми деяниями стезей, сознавая при этом неизбежность конечного поражения. Вот против неизбежности они и бунтовали, но каждый по-своему. Турин мужественно взвалил на себя тяжесть родительского проклятия да так всю жизнь и провел с ним. Он силился преодолеть проклятие, верша как раз тот путь, который был проклятием предначертан, доказывая самому себе и всем, что он, Турин, столь силен, что проклятие не имеет над ним власти. Но от ненависти родилась ненависть. Турин сразил своего дракона — Глаурунга, но, только бросившись на собственный меч, сумел убить дракона в себе. Боромир мог пойти по той же дороге, и он почти повторил судьбу Турина, но сумел в решительный момент распознать и преодолеть искушение, чем и заслужил прощение, и смерть, а значит, и жизнь его не были тщетны. Над Конаном прошлое не довлеет. Ему неведомы идеи метафизического добра и зла, незнакомо понятие греха, а потому нет и опасности искушения, опасности впасть в грех — он язычник. Достаточно того, что все указанные понятия были известны Говарду, и уж он-то позаботился о том, чтобы логически непротиворечиво вести линию судьбы героя, изображать историю его попыток поспорить с ней. Для самого Говарда путь Конана был невозможен — он ведь знал, чем все кончится! Покрывало Исиды¹ было приподнято, что и повлекло за собой добровольную преждевременную смерть писателя.

И Толкиен сетует на то, что знания прежних эпох утрачиваются (надо думать, имеются в виду знания не технические, но мудрость, истинное учение), и страницы Говарда пестрят упоминаниями о невозвратно канувших в безднах времени великих культурах, куда более славных, чем нынешние, сиречь хайборийские. Память несчетных поколений ушла из сознания людей, поменялись даже архетипы. Конан — человек настоящего, он сам не сознает, что живет в мифе и творит его, воспринимая лишь день сегодняшний. Само время, кажется, Конан считает по-иному, чем это привыкли делать наши современники или герои Толкиена. Для киммерийца существует легендарная эпоха, когда по земле запросто расхаживали Кром, Имир и Митра, и время настоящее, когда живут Канахи, Нумедидесы и Тот-Амоны. Для него не существует понятия «пять лет», «десять лет», «век», «эпоха». Порою думается, что если бы у Конана спросили, сколько ему лет, он бы затруднился с ответом. Для него есть зима, весна, лето и осень, и время совершает этот цикл, не зная линейного отсчета. Для него концепции времени не существует. Оно циклично — «от урожая до урожая», «от дела к делу».

И в повседневной жизни, несмотря на пребывание в нетипичной для киммерийца урбанизированной среде, он продолжает руководствоваться правилами, традициями и устоями киммерийского кланового быта, по-своему понятыми Говардом и успешно примеряемыми Конаном на реалии новой обстановки. Естественно, что для XX в. с его весьма шаткими моральными устоями, всеобщим релятивизмом, отсутствием духовных (да и душевных зачастую) ценностей и ориентиров, апокалиптичностью событий (на деле лишь кажущейся) такой взгляд на мир был для Говарда выходом. В этом взгляде, а вовсе не в грубости, невежестве и культе силы состоит «варварство», воспетое Говардом в образе киммерийца.

Мир — мир, по крайней мере, американской, новой для нас (англичан, французов, германцев, русских) цивилизации — требует именно такого героя. Героя, не знающего святости и греха, забывшего обиды, унижения и падения былого, мученичеству пути духовного предпочитающего обращение к ценностям душевным. Не случайно светлый бог, истинные последователи коего идут путем духа, стыдливо скрыт Говардом под именем Митры, бога некогда весьма уважаемого, но вес же языческого, то есть одного из многих. Говард разуверился в торжестве добра, эвкатастрофе, ищет выхода в ином — и находит для Конана, но не для себя. Языческое мировоззрение киммерийца легко интегрирует в себя и десять заповедей (почему нет?), и монотеизм (в Хайбории Митра — Бог Единый? — извольте, но это не мешает попросить помощи у Крома), и все прочее, типичное для христианского мира. Для Говарда такое было невозможно — он то жил в США, а не в Хайбории! И он ушел, сотворив миф о герое остывающего в забвении мира и предрекая грядущий приход пиктов и гирканцев — еще в большей степени варваров, нежели Конан.

В этом — Америка. «Антицивилизация», несущая крах личности и разрушение души. «Антицивилизация», составившая свое кредо на трех камнях: Доллар, Удача, Соперничество. «Антицивилизация», которую я, как шотландец, воспитанный под знаменем святого Георгия, взращенный культурой Европы, человек с глубокими корнями, уходящими во времена, когда о господах Линкольне и Вашингтоне и слыхом не слыхивали, принять не могу. И никогда не уподоблюсь ее адептам... Америка — внешний мишурный блеск для европейца, но и для личности шотландца (немца, француза, румына, русского или итальянца) — смерть, духовная гибель для человека нашего покроя!

Иное дело Дж. Р. Р. Толкиен и его уходящие герои. Оксфордский профессор и весь кружок его товарищей — Inkling'ов — это один из последних островков грандиозною духовного прошлого Chrctiente, «христианского мира», западной культуры. Попытка воссоздания мифологии, предпринятая Inklingauii, была выдающейся и даже небезуспешной на какой-то период, но время необратимо, и далеко не всеми эта попытка была воспринята адекватно. Не случайны обвинения именно в адрес Inkling'oв в эскапизме (бегстве от действительности) — на их более мелких подражателей попросту не обращают внимания. Никакого бегства нет, только вот подходящая действительность осталась в прошлом. Поэтому и уплывают Прямым Путем герои Толкиена, поэтому и воспринимаются мысли и настроения английского писателя столь близко к сердцу образованным российским читателем: российский путь духа еще не пройден до конца, и эра «русского Конана», если воспринимать образ киммерийца в вышеизложенном контексте, пока что далеко впереди.

Всем развитием своего «легендариума» (термин «legendarium» предложен в письмах самим Профессором) — от «Музыки Айнур» до «Новой тени» — Толкин предвосхищает и подготавливает приход на смену Средиземью, не выдерживающему груза памяти прожитых тысячелетий, даже временами тонущему в волнах Великого Моря (морс — символ забвения), эклектичной Хайбории, вслед за коей уже видятся на Востоке прообразы древнейших археологических культур — Индии (Вендии), Китая (Кхитая), Египта (Стигии), Месопотамии (Турана). Если в конце Третьей эпохи еще присутствуют в Средиземье свидетели возвышения и низвержения Нуменора, двух пришествий Саурона («тьма с востока») и даже падения Моргота, Первого Врага, то во времена Конана Великая Катастрофа Атлантиды — лишь последние отголоски громкого эха, приход кхарийцев — и вовсе смутная полулегенда, а от колдовского Севера остается довольно убогий осколок — Гиперборея.

Но преемственность сказанного о Средиземье и о древнем прошлом Хайбории — если отслеживать отдельные сходные мифы, связывающие эти два образа мифопоэтического пространства,— наблюдается. У Толкиена сказано, как менялось поведение нуменорцев (атлантов) по отношению к народам Средиземья (материка) с течением времени: поначалу они приходили как дарители, просветители, позже — как колонисты и, наконец, как завоеватели, поработители — могучие, прекрасные и жестокие. Такими в памяти большинства народов они и остались. То же самое помнят об атлантах жители Хайбории и более ничего помнить не могут: эльфы давно ушли за море, а Гондор — единственное место, где еще были какие-то письменные памятники, давно исчез с лица земли, и «Новая тень» — пророчество тому.

Кхарийцы Говарда нагрянули откуда-то с востока, при этом были они сколь искусны в ремеслах и магии, столь же и злы и преисполнены гордыни по отношению ко всем иным, не-кхарийцам. Кхарийцы, собственно, и принесли с собой культ Великого Змея, Сета, бога тьмы и зла. А именно такой культ и насаждал усердно в подвластных ему землях Саурон. Мало того, на заре Аквилонии Эпимитриус бился с Сетом и низверг его — это ли не память о Войне Кольца? Не суть ли кхарийцы просто племена и народы, принявшие руку Саурона и вооруженные его знаниями и магией? А ведь были те народы очень и очень многочисленны, и если королю Элессару (Арагорну) удалось оттеснить их на восток, то совсем не очевидно, что положение не изменилось по его кончине. Кроме того, ни истерлинги, ни харадримы, ни всадники Кханда, ни пираты Умбара не спешили как-либо раскаиваться в своем обращении ко злу, и при описании битвы у врат Мораннона Толкиен отмечает это. Напрашивается также сходство между кхарийцами и Черными Нуменорцами — основателями королевских династий Юга и Востока Средиземья — в области архитектуры: и те, и другие отдавали предпочтение монументальному, «египетскому» стилю с его пирамидами, гигантскими богатыми усыпальницами и грандиозными фиванскими храмами.

В связи с поединком Эпимитриуса с Великим Змеем (хотя и длился он около двухсот лет) возникает еще одна линия преемственности, а именно деятельность Гэндальфа. Митрандир боролся с Сауроном, начиная с его возвращения в Дол Гулдур в Третью эпоху, то есть с 2460 г. Но узнал он в хозяине замка в Чернолесье Саурона только в 2850 г. Развоплощение Саурона свершилось в 3019 г. Значит, поединок лицом к лицу, с открытым забралом, длился неполных 169 лет — для событий более чем тысячелетней давности расхождение в 30 лет не кажется очень значительным. Кроме того, Гэндальф, как и Эпимитриус, пусть и победил, но в ходе борьбы был убит — балрогом. Балрог в продолжение схватки принимал облик «скользкого чешуйчатого гада» (вспомните воплощения Сета!)!

Мотив колдовского Севера исчезает со страниц непосредственно повествовательной части произведений Профессора после разрушения Тангородрима и Ангбанда, но появляется вновь в «Хрониках», когда речь идет о королевстве Верховного Назгула — Ангмаре, королевстве колдунов. То же встречается и у Говарда: его Гиперборея, пусть там и нет чернокнижника, равного по мощи Королю Моргула, — весьма вероятный плод семян того нового зла, которое, словами Гэндальфа, «еще опоганит Средиземье». Что касается финских корней в именах гиперборейских чародеев, то об этом разговор чуть впереди.

Что касается древних руин, более чем часто обнаруживаемых у Говарда в самых труднодоступных местах, различных волшебных артефактов, духов и зон повышенной концентрации магической энергии, то есть они и у Толкиена, и Хайбория должна была унаследовать их у Средиземья, тем более что магическим именуется обычно все рукотворное, что действует, но необъяснимым образом. С утратой прежних знаний после исчезновения Гондора, Ривендела, Лориэна и Линдона и даже легенд о них все так или иначе оставшиеся в Средиземье диковины вроде палантиров и иных гораздо менее мощных инструментов должны были быть объявлены волшебными, а сохранилось их немало.

То же и с древними руинами: к эльфам/альвам и в конце Третьей эпохи относились с опаской и неприязнью даже соседи (достаточно вспомнить рохирримов), а уж после их ухода места их поселений непременно назывались «дурными», и дорогу к ним напрочь забывали и детям туда ходить заказывали. Памятники покрывались землей, песком, зарастали лесом .и травой, но волшебство — где доброе, как (вспомним поход Хранителей) в Эрегионс, где злое, как в Дол Гулдуре — оставалось и ощущалось. А было волшебство и вовсе не эльфийское и не Сауроново — это, к примеру, Курганы древнего Кардолана, где хоббиты сталкиваются с нежитью, или Старая Ива в Старом Лесу. Такие урочища совсем не должны были утрачивать своих волшебных свойств, ведь инициировавшие их появление люди или духи природы и вовсе никуда не уходили.

Таким образом, медленно, но верно автор статьи перешел от литературных и философских моделей эволюции пространства мифопоэтики к сфере куда более материальной: географии, ономастике, частным вопросам и аллюзиям в религии, истории. Как выясняется, и здесь имеет место наследование, причем опять-таки Средиземье фигурирует в роли предшественника, а Хайбория — в роли промежуточного звена между Средиземьем и всемирной историей, зафиксированной археологически и летописно.