Если обратить внимание на очертания побережий, то не надо вооружаться сканером и компьютером, чтобы обнаружить несомненное сходство береговой линии северо-запада Средиземья от Фородвайта до Умбара и Хайбории от Ванахейма до Куша. Омываемый с запада бескрайним океаном берег тянется откуда-то с арктического севера почти строго на юг, а затем, достигнув субтропиков, резко поворачивает к востоку, образуя угол, близкий к прямому, после чего вновь уходит круто к югу- При этом первый из вышеперечисленных участков пустынен и малонаселен, второй — средоточие портов, торговых городов, выход к морю великих держав, третий — экзотичен, дик, но также имеет крупные порты и является прибежищем пиратов. То есть вид побережий почти не изменился, за исключением того, что берег Средиземья имеет на северо-западе значительный выступ, где располагался Линдон. Но линдонские эльфы, пусть и последними, покинули Круги Мира, «и песням их не звучать». Нет в Хайбории места и Земле Песен — Линдону. Если рассматривать наследников Линдона на карте современной Европы — Ирландию и Уэльс (одно из названий последнего — Земля Песен!), то и они в Хайбории оказываются лишними: утонченная и фантастичная кельто-латинская христианская культура Ирландии в Хайбории неведома, как и свет, приходящий с Заокраинного Запада.

С другой стороны, всему вышесказанному о забвении прежних эльфийских владений как нельзя лучше соответствует расположение на месте толкиеновских Линдона, Минхириата, Энедвейта пиктских пустошей (вернее, все же будет говорить «пиктской пущи», поскольку на пустошах пикты не жили, они обитали в диких лесах). Линдон и в Третью эпоху был зеленым краем, а с отплытием эльфов стал и вовсе девственным лесным массивом. Невысокие, сточенные временем старые Синие горы (Эред Луин) можно отождествить с плоскогорьями пущи, а далее лес доходит на востоке до самого Брендивайна, поскольку и хоббитского Заселья уже нет — Малый Народ скрылся от людей в чащобах и болотах. Вырубленные во Вторую эпоху нуменорцами и в Третью арнорцами густые леса Эриадора также могли постепенно восстановиться. Так или иначе, северо-западное и западное побережье Средиземья так и осталось заброшенным и малонаселенным. Охотники-пикты—потомки дунландцев, рыбаков и пастухов Энедвайта — заняли прежние эльфийские владения и надежно хранили их древнюю тайну.

Суровые северные берега Средиземья от Форлиндона до Форохельского залива и дальше на полночь адекватно представлены хайборийским Ванахеймом, но к ним уже вышли ваниры — предки скандинавов, пришедшие из глубин континента.

Ту часть побережья, где жизнь бьет ключом, где находятся Зингара, Аргос и Шем в Средиземье занимал Гондор, моделирующий у Толкиена древние средиземноморские цивилизации. Профессор, не копируя карту северного и восточного Средиземноморья, поместил на берегах Акфаласа и Белфаласа все ландшафты от пиренейского до палестинского, если следовать с запада на восток. Точно так же поступил и Говард, но у него уже нет ни Дол Амрота, ни Пеларгира. Американец вообще строит свой мир, преимущественно не развивая придуманные им мифологические мотивы древности, как поступает Толкиен, но, напротив, мифологизирует известное из истории древней и средневековой Европы, а затем производит экстраполяцию этого мифа на еще более удаленную древность. Тем более удивительно, что эти два пути оказываются единым, если проследить до конца движение каждого из них по заданным авторами векторам.

Единственное неосвоенное место на рассматриваемом участке берега — леса вампиров меж Зингарой и Аргосом — тоже локализуется на карте Средиземья: это полуостров Андраст, горы и леса которого населяли друэдайны, которые впоследствии, когда добрая память о них окончательно стерлась, вполне могли быть объявлены злобными вампирами за свое умение скрываться в чаше и побеждать на своей территории, таким образом, сколь угодно многочисленного и мощного противника.

Рекам Говард не придает столь же большого значения что и Толкиен, и самая крупная из хайборийских водных артерий — Хорот — не в состоянии равняться с Андуином, Брендивайном или Хойрой (Гватло). Тем не менее речная граница между миром привычным, домашним и «черными» (это слово здесь можно трактовать во всех смыслах) побережьями существует: у Толкина это Андуин, у Говарда — Стикс.

У Говарда вообще слабо развита система координат «свое — чужое», весьма типичная для мифологического и мифопоэтического пространства. Если у профессора Толкиена существуют для этой цели Туманные горы, великий Андуин, то Говард таковым делением зачастую пренебрегает. Впрочем, для бродяги Конана, которому, можно сказать, всюду родина и всюду чужбина, грань между домом и внешним миром давно потеряна, и даже рубеж Кезанкийских гор является только разделителем двух в общем похожих по способу хозяйствования и управления оседлых цивилизаций — хайборийской и туранской.

Зато у Говарда оживает иное деление пространства, бытовавшее у Толкиена в Первую эпоху,— деление по принципу «север — юг». Во все эпохи, а особенно в Третью, оно уступало по напряженности противостоянию «запад — восток», и есть отчего: на западе был Валинор, Эрессеа, Белерианд, Нуменор, Арнор, Гондор, на востоке — лежащее под тенью бескрайнее Средиземье. Это противопоставление Ойкумены и колдовского мира, мира великанов, мира мертвых, расположенного на севере, характерное для мифов всех финно-угорских и индоевропейских народов, возникает у Толкиена постоянно: твердыни Мелькора Утумно и Ангбанд, Ангмар, пустоши драконов — все это грозит миру людей. Нет нужды проводить здесь анализ причин, почему именно север был наделен такими мифологическими функциями, это уже сделано. Вызывает интерес другое: почему у Говарда север вновь поднялся в своей мощи, ведь оплот Моргота был сокрушен уже очень и очень давно?

Это не случайно. Хайборийцам, за полторы тысячи лет перешедшим к оседлости и создавшим свой остров цивилизации, кажется, как в свое время римлянам обеих империй, что за порогом обитают варвары, которые рано или поздно все равно хлынут нескончаемыми и непобедимыми толпами через все рубежи, и остров цивилизации будет ими затоплен. В Хайбории успели забыть о предстоянии Эарендила, а до пришествия Заратустры и Христа еще весьма далеко. Борьба Митры и Сета происходит в основном в незримом мире, в душах людей, если вообще происходит,— в Хайбории культ Сета мало популярен, и вот соперничество космоса (порядка) и хаоса (энтропии) выходит на первый план по сравнению с противостоянием предвечного добра и внемирового зла.

Того же страшится и Говард, коему американская цивилизация представляется таким последним островом. И он возводит Эйглофийский хребет, за которым помешает «суровое и беспощадное королевство гиперборейцев», первобытно диких киммерийцев, асиров и ваниров, а далее к востоку гирканцев, западный же рубеж заселяет пиктами. Ожидание эвкатастрофы в сфере духовной заменяется ожиданием Рагнарёка. За гибелью Хайбории, считает Говард, должно произойти завоевание Запада пеласгами, иберами, дорийцами, кельтами, германцами, прежде чем воссияет свет христианства.

Но свет этот видит через громаду темных лет Толкиен. Для Говарда христианство исчерпало себя как источник и символ надежды, и варварство, побеждая цивилизацию, приводит к сумеркам земли, переходящим в вечную ночь.

Если же задаться вопросом, почему «суровым и беспощадным» гиперборейским колдунам присвоены имена вовсе не воинственных и никогда не посягавших на Западную Европу финнов, то стоит вспомнить, что германцы, изначально населявшие Скандинавский полуостров, сталкивались там с финнами и лопарями и, поскольку те вели ярко выраженный отличный от германского образ жизни, считали их колдунами. Даже в карело-финском эпосе разделение на финнов-лесовиков и лопарей — тундровых кочевников зафиксировано в борьбе героев Калевалы с чародеями Похьелы (Лапландии). Вот Похьела и перемещается на карту Хайбории, приобретая звучное имя «Гиперборея».

Таким образом, мотивы демонизации Севера у Толкиена и Говарда одни и тс же, но природа исходящей с полуночи опасности — разная. Христианин Толкиен выходит в битве с колдовством Севера на Армагеддон, духовный язычник с христианской этикой Говард — на Рагнарёк.

Даже тот самый необходимый для мифопоэтического пространства источник конфликтов, очаг хаоса среди упорядоченного космоса, о коем упоминалось в начале статьи, Говард помещает на севере: это гора Бен Морг — потухший вулкан, средоточие необузданной яростной хтонической силы, обитель Крома. Ось мира проходит у Толкиена через Ойолоссэ. Там восседает на своем троне повелитель ветров и воздуха — вала Манвэ, лишь оттуда можно обратиться к создателю Эа, Всего Сущего — Эру Илуватару. Но Валинор постепенно исчезает как место событий из толкиеновского эпоса, постепенно все дальше и дальше удаляется из Кругов Мира, а следом возникает целая иерархия связующих звеньев от мира дольнего к миру горнему. Не случайно Средиземье в оригинале именуется Middangeard (староангл.) или Мидгард — Средний мир в германо-скандинавской системе девяти миров, Ойкумена. Единое пространство Эа постепенно разграничивается на составляющие части, структуризуется, усложняется, но связь между этими составляющими не должна прерываться. И вот в Нуменоре возникает священная вершина Менелтарма, связанная с Аваллонэ на Эрсссее. После низвержения Аталантэ Менелтарму сменяют эльфийские белые башни Элостирион на Эмин Берайд, откуда печальный Элендил смотрит сквозь палантир на ту же Аваллонэ. Со временем и Эмин Берайд предастся забвению, без Элендила его палантир отказывается служить кому-либо другому, и функцию оси мира принимает гора Миндоллуин в Белых горах близ Минас Тирита. Там и заканчивает Арагорн свое возвращение на королевский трон.

Толкиен очень тщательно следит за этой преемственностью, как и за преемственностью вообще. Присутствие Творца в мире людей обязательно, иначе нет места надежде, и оно сохраняется посредством ли мировой оси или существования династии избранных. Имя «Дети Илуватара» можно и должно понимать почти в прямом смысле: Эру создал Айнур, те — майар, майа Мелиан заключила брак с Эльвэ Тинголом, Лугиэн — с Береном, Идрил — с Туором, Арвен — с Арагорном. Связь миров и времен непрерывна, и в этом один из главнейших принципов организации вселенной Дж. Р. Р. Толкиена, У Говарда поиски мировой оси весьма затруднительны. Мир становится иным, опять же, с уходом эльфов. До событий на горе Синай, горе Фавор и на Голгофе остаются еще тысячелетия. Человечество мельчает, династия Королей угасает вновь, новая тень шествует по земле. Связь с истинным Творцом теряется. Толкиен упоминает о многочисленных языческих и магических культах, насажденных на юге и востоке Средиземья как Сауроном, так и Черными Нуменорцами, назгулами, и Синими Магами — из тех пяти майа, в числе коих прибыли в Средиземье Гэндальф, Радагаст и Саруман. Эти культы не умерли с развоплощением Саурона, и если не послужили злу; то и процветанию истинной веры не способствовали.

Толкиен сознательно исключил почти из всех своих произведений — из «Властелина колец», во всяком случае,— любые упоминания об отправлении религиозных культов, но присутствие теократической монархии в Нуменоре и Гондоре несомненно: лишь король имеет право восходить на Менелтарму и Миндоллуин и говорить оттуда с высшими силами, и, таким образом, указания на то, где же искать ось мира в Средиземье, даются ясно. Говард, напротив, создает несколько пантеонов богов, моделируя пестроту религиозных верований эллинистического мира и Востока, и такое моделирование ему неплохо удается: на границах Рима, германских и кельтских территорий, Ирана, Эфиопии, Великой Степи, в Аравии в I тысячелетии до н. э. и в I тыс., н. э. действительно существовало множество сект и школ, зачастую довольно эклектичных, но весьма интересных верований и течений в рамках одной веры. Эпоха мировых религий еще не наступила. Но среди всего многообразия религий говардовского мира должна присутствовать та самая единственная, наследуемая от начала времен, по которой мы могли бы проследить, как мифопоэтический мир приходит от мира Толкиена к миру Говарда. Для Толкиена это христианство теперь и вера в Эру Единого в Средиземье.

На роль такой истинной веры в Хайбории может претендовать только митраизм. Митраизм — реально существовавшая религия, выросшая из зороастризма и очень популярная в Иране, Средней Азии, в Римских империях. Несомненно, во многом митраизм, как и зороастризм, похож на христианство и до некоторой степени предвосхитил его. Но лишь до некоторой степени. Пары Бог-Отец — Иисус в христианстве и Ахурамазда — Митра в «Авесте» и Митра — Эпимитриус у Говарда весьма отличаются друг от друга. И говардовская система гораздо ближе к авестийской, нежели к христианской, и вот почему.

Митра у Говарда, как и Митра зороастрийский, — прежде всего блюститель общемирового нравственного закона — Брты, овеществленного в огне и свете. Он следит за соблюдением этого закона именно среди людей, в их Среднем мире, в Мидгарде или Средиземье, являясь устроителем социального космоса прежде всего. Митра выступает гарантом святости договора (само слово «Mijra» значит «договор», «согласие»), то есть посредником между верховным богом, Ахурамаздой, и людьми. Отсюда и роль Митры как защитника, ибо он должен наказывать тех людей и те страны, кои отвергают договор, преступают его, живут по лжи, то есть склоняются ко злу. И наоборот, Митра поощряет тех, кто чтит нерушимость договора и следует нормам нравственности и морали — как договору между человеком и богом, живет в чистоте и правде. Отсюда же и вездесущесть Митры, ибо он обязан присутствовать всюду как наблюдатель за исполнением договора, за тем, как люди соблюдают три канона чистоты (явный мотив Святой Троицы!): чистоту помыслов, чистоту слов и поступков. Естественно, происходит, что вмешательство самого Митры в борьбу со злом в мире дольнем зачастую не требуется, ибо люди, исполняя каноны и нормы митраизма, осуществляют эту борьбу сами.

Мотив умирающего (гибнущего) и воскресающего бога знаком многим религиям, в том числе и зороастризму. Митра гибнет в битве с чудовищем и снова оживает. Хотя многие раннехристианские авторы считали сходство митраизма с христианством «дьявольским соблазном», некоторые думали иначе. Святой Климент Александрийский писал: «Мистерии есть предугадывание истины». Миф о схватке Гэндальфа с балрогом может служить прообразом мифа о Митре, тем паче что Митрандир (!) называл себя «слугой Тайного Пламени». Эру Илуватар у Толкиена, разумеется, не есть авестийский Ахурамазда, ибо этики христианства и зороастризма сильно рознятся. Но принципы «Музыки Айнур» и зороастризма сходны в том, что как Эру единственен и предвечен, а зло появляется после, из внемирового Ничто, и Мелькор соблазняется им, так и в зороастризме создатель Ахурамазда породил Спента-Майнью («дух святой») и Ангро-Майнью, духов добра и зла, братьев-близнецов, причем Ангро-Майнью принял зло и стал его апологетом, злоупотребив свободой воли.

Таким образом, прослеживается цепочка мифологических связей (по степени близости): христианство — мифология Толкиена — зороастризм — митраизм Говарда. Христианство для Говарда устарело, он стесняется прямого взгляда Бога Единого, его не удовлетворяет обещание воздаяния в Конце Времен, и подобно Юлиану Отступнику он ищет иного, ищет чудес — и отчасти находит их — в митраизме, преобразуя его на современный ему по-техасски пуританский христианский лад. Мифопоэтика, как видно, эволюционирует от мифа-эвкатастрофы к мифу-аватару, от примата духовности к примату добронравия, от этики любви к этике договора. Что же, на фоне безверия и релятивизма, во многом захвативших мировую литературу, вариант совсем не плохой! Но Митра (у Говарда Ахурамазда назван Митрой, роль же авестийского Митры выполняет Эпимитриус) не является спасителем: он лишь один из предвестников Спасителя — аватар, как и Гэндальф, является лишь «эмиссаром» валар (выражение, принадлежащее Дж. Р. Р. Толкиену). Очевидно, потому тщетно будет искать в Хайбории «ось мира» — она может быть повсюду.

Следует отметить, что аватар-Эпимитриус (он же Митра, он же Спента-Майнью) периодически является своей пастве. Замечательно, что после свержения Нумедидеса Эпимитриус является именно Конану-варвару! Конан, как известно, пришел из ирландской саги «Преследование Диармайда и Грайне», то есть он — и это прослеживается по киммерийским именам, истории и некоторым традициям киммерийцев — кельт. Западный кельт-ирландец, шотландец или, в крайнем случае, галл. Именно к кельтской культуре перешла эстафета сохранения канонов веры, христианской учености и искусства в Западной Европе после упадка Рима; к кельту-киммерийцу Конану является хайборийский эмиссар мира горнего, вручая ему право на владение Мечом и Ключами от столицы митраизма, делая его не просто монархом Аквилонии, но монархом-богопомазанником! Что ж, еще раз можно повторить: «Каждое время заслуживает своего героя!» — и заметить, что ни профессор Толкиен, ни мастер Говард не избегли-таки очарования древней кельтской и кельто-латинской культурой и светом кельтского возрождения, начавшегося в конце XIX века в Ирландии.

Но этого мало: странствия Конана отныне обретают тот самый смысл, о котором говорилось в начале статьи. Избранный Король, он осуществляет теперь Путь, Миссию, познавая замысел Творца, побеждая зло, порой спасая от него мир и утверждая, таким образом, единство горнего и дольнего, продолжая путь героев Средиземья и предваряя путь героев грядущего.