Снимем с полки знаменитую книгу Дж. Р. Р. Тол-кина «Хоббит или туда и обратно», пролистаем, вдумчиво почитаем, отделяя некоторые интересные слова.

Мы знаем, что такое Мир Средиземья, знакомы с его основными законами, историей, языками и географией. Но почему же тогда Дж. Толкин допускает в существовании своего Универсума столь режущие глаз анахронизмы наподобие «рождественской елки», хотя в Средиземье никакого «Рождества» просто быть не могло, ибо действие разворачивается в глубочайшей дохристианской древности, пускай и у нас, на Земле? Однако, Толкин не ограничивается елками или упоминанием «файв-о-клок'а». Я, например, не представляю, как можно перевести с английского на другой язык такую фразу: «Unless otherwise arranged for», каковая является довольно сложным бюрократическим канцеляризмом викторианской эпохи — и это в сказочном мире!

(Прим. переводчика. Данная фраза заканчивает договор Бильбо и гномов и (с трудом) может быть переведена на русский язык следующим образом: «<похороны за наш счет или за счет правопреемников>... в случае возникновения юридического факта необходимости». Перевод приблизительный, поскольку перевести дословно этот бюрократический шедевр невозможно.)

Но дальше — больше. Когда история с золотом дракона подходит к концу, Бильбо начинает требовать свою долю тоном современного адвоката из арбитражного суда. Хоббит проводит различие между выручкой и чистой прибылью, употребляя вовсе уж современные слова. Например «profit»— «выручка» появилось в английском языке лишь 300 лет назад, а слово «интерес» (экономический) — около девятисот лет тому. Герой, отчетливо скопированный из древних саг (Бард-лучник) разговаривает в полном соответствии с эстетикой сказочного мира, а Бильбо говорит языком бизнесмена, буржуа. Не знаю, как в иноязычных переводах, а в английском оригинале это столкновение стилей вызывает у читателя улыбку.

Попробуйте поговорить с английской королевой на жаргоне американских подростков из Гарлема, что получится? И смех, и грех... Исследователь работ Толкина, доктор Том Шиппи, объясняет: «На этих страницах происходит чудо — древний мир, оказывается, способен воспринять мир новый, два разных стиля не антагонистичны. Происходит подлинная встреча двух миров и времен, и это может быть подлинное счастливое разрешение стилистического конфликта».

У Толкина разрешить данный конфликт получилось благодаря жанру повествования — автор-рассказчик адресует сказку современному читателю, который «привык» к определенным словам, понятиям и фразам; с помощью анахронизмов писатель дает понять, что Вселенная Средиземья, что не какое-то «отражение» или «параллельный мир», а наша планета, пускай и в глубокой древности. Это опять же подчеркивается всем нам знакомыми понятиями — пятичасовой чай, трубка с табаком (вернее, с «трубочным зельем» — «pipeweed», ибо слово «tobacco» в английской сказке неуместно, поскольку заимствовано), пиво, кексы, жареный цыпленок... То же самое происходит и с природой — во «Властелине Колец» мы встречаем не только удивительные деревья эльфов, наподобие мэллорнов, но и вполне банальные сосны с березами, ежевику, белые грибы, вереск. Давайте согласимся, что Земля (Средиземье, Хайбория) — это наш мир, другого нам не дано. Посему примем ежевику или морковку как данность...

Замечу на полях: несколько лет назад один из редакторов (которому, само собой, какие-то там толкины не указ) с пеной у рта мне доказывал, что в Хайбории никаких сосен или клюквы на болотах Пограничья быть просто не может! Аргументы были примерно такие: представьте себе Конана, который пошел за клюквой! Я лично могу себе такое представить, ничего сложного, вдруг человеку покушать ягод захотелось в свободное от подвигов время? Если Фродо можно, то почему Конану нельзя? Тем более, что по моему разумению, Хайбория пришла на смену именно Средиземью — наша планета «перекочевала» из одного мифологического пространства в другое.

Спорить с начальством, как известно, бессмысленно и себе дороже. Мне прямо сказали: выкидывай свои сосны, елки, березы и прочие «неадекватные» детали, «портящие впечатление от фантастического мира» и заменяй деревами «сказочными». Были названы какие-то непроизносимые слова, видимо обозначавшие деревья — мне предлагалось сии «фантастические» понятия использовать в тексте. Признаюсь в жутком преступлении: редакцию я надул — взял словарь стародатского языка, на котором разговаривали викинги, и запросто перевел сосны с елками на стародатский. Названия не прижились, а потом я благополучно вернулся к общеизвестным понятиям — как хорошо быть знаменитостью, которой можно упомянуть в романе о Хайбории простое и красивое дерево: сосна! Опять же, никто не требовал у Толкина заменить ежевику на какую-нибудь «ягоду Сине-зеленого волшебства», дабы книга получилась «фантастичнее»...

В использовании анахронизмов, на мой взгляд, следует придерживаться мнения основателя жанра — всегда выигрышно сочетание «анахронизм плюс привычность».

Соответствующий пример. В третьем томе «Властелина» Сэм предлагает Горлуму: «...давай я приготовлю для тебя кое-что получше, жареную картошку с рыбой». Есть ли что-нибудь более «английское»? Но и ничего менее «древнеанглийского»? Хотя в данном случае, хоббиты находятся более в нашем времени, чем в «сказочном». Но впечатления «сказки» рыба с жареной картошкой ничуть не портит, задействованы наши привычки — было бы куда страннее услышать от Сэма предложение «покушать мяса гримлока с плодами атуара». И непонятно, и бессмысленно. И бестолково, потому что никто не знает, что именно хотел сказать автор ради «большей фантастичности».

Впрочем, Толкин с анахронизмами достаточно осторожен. Слово «помидор» (tomatoes) фигурирует только в первом издании «Хоббита», потом оно заменено на «маринованные огурчики», ибо огурцы наши предки ели со времен Каменного века, а помидоры появились только 400 лет назад. Тот же Сэм Гэмджи вместо слова «potatoes» (картофель) говорит «tartes» (клубни), — это слово куда привычнее англичанину, чем первое, сразу бросающееся в глаза своей чужеродностью.

(Прим. переводчика: сравните с «не-русскими» названиями фруктов наподобие «киви», «авокадо» или «манго». Я не раз слышал, как на рынках киви именовали «зеленой картошкой». Адаптация «чужого» слова к русскому языку налицо. Но для нас было бы странно услышать вместо привычной «картошки» изначальное название сего продукта — «тертофолли», тем более, что картофель после появления в Европе использовался в качестве десертного блюда, с сахаром, сиропом или медом.)

Анахронизм и привычность... Я не знаю, что именно в «Саге о Конане» полагать анахронизмом. Есть, разумеется, некие фразы, которые в «Саге» неуместны, вроде «организованной преступности Шадизара» у Д. М. Робертса или «генералов» у К. Уэйнрайта. Если вы не получили филологического образования, самим заниматься словотворчеством нет смысла. Допустим, ради пущей экзотики, поименовали вы вождя нордхеймцев вычитанным где-то древнескандинавским словом «трэль» (troele), а потом выясняется, что викинги так называли рабов...

Смешно? По-моему, не очень. И тем более не следует выдумывать слова, являющиеся пустым набором звуков, не имеющим в реальном мире никакого смысла; лучше почитайте словари древних языков и переведите «анахронизм» на древнеанглийский, стародатский, латынь, готский или гэльский.

Итак, с «краткой теорией использования анахронизмов» мы ознакомились, вспомним теперь о важном термине «Literary credibility» — «Литературная достоверность». Давайте узнаем, каким образом профессор Толкин добивался прямо-таки уникальной достоверности своих текстов с помощью обычных слов.

По ближайшему рассмотрению все очень просто — стоит лишь присмотреться. Самым первым пристально «присмотрелся>> упомянутый Томас Шиппи, авторитет, с которым спорить невозможно. Я могу приводить лишь цитаты из работ Шишто, и далее делать свои глубокомысленные выводы, которые вовсе не есть истина с самой последней инстанции...

Кстати, переведите на язык мира fantasy слова «последняя инстанция». Получилось? И у меня не получилось. И ни у кого не получится. Почему? Пусть любой из вас объяснит допустим, святому Бернару Клервосскому, жившему 850 лет назад что такое операционная система Windows-2000.

Объяснили? Рад за вас. Тогда будем разговаривать далее.

Один из спорных законов литературы утверждает: истина в избыточности, чем больше в тексте «ненужных» деталей, тем больше проза похожа на жизнь. Я с этим постулатом вполне согласен. Но прежде всего знать меру.

Вновь обратимся к классикам, только на время м профессора Толкина и вспомним книги отца приключенческого жанра Александра Дюма-старшего любая его книга — это немыслимый конгломерат помянутой «избыточности» оснащенный множеством подробностей и деталей в описаниях. Я прямо сейчас встал, взял первую попавшуюся книгу из собрания сочинений Дюма (оказалось - «Двадцать лет спустя») и раскрыл наугад. Отлично, глава XIX, повествующая о житии герцога Бофора в Венсенском замке — пример более чем показательный.

На протяжении доброго десятка страниц Дюма потчует читателя байками, которые не имеют ровным счетом никакого отношения к основному сюжету романа. Мы узнаём, как герцог Бофор рисовал, играл в мяч, дрессировал собаку, устраивал представления для своих тюремщиков и ругался с ними, и так далее, и так далее... Правда, во всех действиях Бофора прослеживалась его неприязнь к кардиналу Мазарини. На подчеркивание отрицательного отношения к кардиналу, автор извел уйму бумаги, с учетом огромных тиражей книг Дюма во всем мире, ее количество можно смело исчислять тоннами. И все это вместо того, чтобы просто написать одну фразу: «Герцог Бофор очень не любил кардинала Мазарини».

Однако, была бы нам интересна такая фраза, без объяснения причин этой нелюбви? Скажите какому-нибудь инопланетянину о том, что некто Джордж Буш очень не любит некоего Бен-Ладена и марсианин может подумать все, что угодно! Например посчитает, что понятие «Бен-Ладен» обозначает пищу, средство передвижения, телепередачу, диван, компьютер, лекарство или мусорный бачок. Все эти вещи можно «не любить»... И только при подробном объяснении станет понятна подоплека. Александр Дюма идет на максимальное «приближение к реальности» путем накрутки огромного количества подробностей — и вот, мы видим перед собой герцога Бофора почти вживую, знаем, какая обстановка была в его камере, чем он питался, как развлекался. И, конечно, мы узнаем характер описываемого человека. «Избыточность» превращается в «правдоподобие», а ведь романы Дюма исключительно правдоподобны, хотя к реальной истории имеют лишь касательное отношение — классик крутил историческими фактами как хотел, не утруждаясь подгонять свои сюжеты под реальные события, происходившие во Франции эпохи позднего Средневековья и Нового времени. Другая история: лет несколько назад, некая девица пробовавшая свои силы в литературе, задала мне вопрос, вроде «как добиться достоверности». Я спросил любопытствующую мадемуазель:

— Как вы думаете, что делает человек, просыпаясь утром?

— Одевается, — разумно ответила литературная дева. — Умывается, завтракает...

— Да ничего подобного! — возмутился я. — Один только процесс надевания сапог можно расписать на целую страницу! Представьте, что герой вечером пришел вдребезги пьяным, один сапог зашвырнул под шкаф и теперь его надо оттуда вынимать, в процессе изъятия сапога из пыльных недр пространства под шкафом, можно найти золотую монету, закатившуюся туда полгода назад (и с ее помощью полечиться от похмельной головной боли, купив на следующей странице пива), в другой сапог приятели героя засунули шутки ради дохлую мышь, потом выясняется, что оба сапога — правые, а куда подевался левый, еще надо подумать... Хоть целую повесть сочиняй про сапоги!

Дева сказала, что ей все понятно и теперь пишет длинные плохие романы.

Итак, первое правило достоверности мы определили: разумная избыточность деталей. Главное — не увлекаться. Кстати, издатель однажды отверг мой роман, посчитав его неинтересным из-за того, что там были описаны события всего двух дней...

Учитывая психологию современного читателя, становится ясно, что воссозданию мира древних легенд (от Средиземья до Хайбории) мешает почти непреодолимое препятствие — характеры героев. Мы сейчас смотрим на Зигфрида, Хагена, Беовульфа или Сигурда скорее иронически, чем почтительно — наше время, наше «бюргерство» не приемлет героизма. Отлично помню несколько истерическую передачу компании NBC, вышедшую в ужасном сентябре 2001 года — там повествовалось о том, что «герои нашего времени», голливудские кинозвезды, поминутно спасающие мир на экранах, после атаки на США 11 сентября наглухо заперлись на своих виллах, отказавшись от полетов на самолете, визитов и путешествий. Испугались, что никак не вязалось с привычным для обывателя стереотипом героя боевика, благополучно перенесенного на обычных, в общем-то, людей — актеров. Конечно, испугаешься тут...

Сработал безусловный рефлекс бюргера, свойственный нашей благополучной цивилизации — в кино геройствуй, сколько влезет, а вот в реальной жизни это сделать куда как сложнее. Я и сам, чего скрывать, находясь на другом краю света, последовал данному рефлексу — на встречу с издателем в Штаты не поехал, боялся. Эпоха героизма закончена, мы не герои. Современная цивилизация не умеет порождать настоящих Хагенов или Кухулинов — сам слышал от студентов, изучающих древние саги в Университете такое мнение: «Да я бы на месте Нибелунгов первым бы сбежал из дворца Этцеля, где была подготовлена засада»! А вот персонажи «Песни о Нибелунгах» предпочли смерть, пускай и был путь к отступлению...

Какой выход? Как поступать автору «героических» романов, чтобы и не иронизировать над своими персонажами, и не пренебречь возможной реакцией современного читателя? И снова решение отыскал Дж. Толкин, создав универсальную схему используемую поныне.

Толкин придумал «связующее звено» по имени Бильбо Бэггинс, который в мире героев представляет собой чистейший анахронизм и (по меньшей мере в начале тетралогии о Средиземье) играет ярко выраженную роль посредника между эпохами.

Т. Шиппи прямо говорит: «Бильбо воплощает и зачастую высказывает современные мнения; он страдает собственными слабостями, его никогда не тянет отомстить; он не мыслит себя героем, не может «ухнуть два раза филином и один раз совой», как предлагают ему гномы, почти ничего не знает о внешнем мире и не может даже освежевать кролика, ибо в таком деле привык полагаться на мясника. Однако в древнем мире находится местечко и для него, в тексте есть намек на то, что все его усилия (равно как и наши) не могут полностью отделить его от прошлого».

Анахроничность и «внегероичность» Бильбо проявляются буквально во всем. Хоббит прямо-таки гордится своей обыкновенностью и прозаичностью, своим «бюргерством» и смотрит на все необыкновенное свысока — чего только стоят его слова, обращенные к Гэндальфу:

«— Не тот ли вы Гэндальф, который подбил стольких наших мальчишек и девчонок очертя голову ринуться навстречу приключениям — лазать на деревья, ходить в гости к эльфам. <...> Прошу прощения, но я даже подумать не мог, что вы продолжаете заниматься подобными делами».

Лазание по деревьям и приключения у эльфов для Бильбо — явления одного характера. Все это неприемлемо для респектабельного представителя среднего класса, что в консервативной Британии, что в не менее консервативном Шире! Однако, по представлению Толкина, сердце Бильбо находится «там, где и должно быть», он щедр, основателен, не трус, гордится своим предком Волынщиком, который однажды победил гоблинов — в душе Бильбо помнит о прошлом и уважает его. Посему у него есть «пропуск» в обе стороны — хоббит выступает и как представитель нашей эпохи, и в то же время не владеет нашей циничной иронией, соединив в себе казалось бы несовместимых «бюргера» и «героя поневоле»; героем Бильбо становится только тогда, когда его к тому вынуждают обстоятельства. Он одновременно там и здесь, в сказке-саге и реальности. Его показательная двойственность становится звеном, соединившим разорванную цепь времени.

Как автор «Саги о Конане» я тоже вынужден действовать по этой схеме — чтобы соединять читателя образца XXI века и древность Хайбории мне приходится вводить в тексты близких нам персонажей, реалистов до мозга костей — сотрудников тайных служб, бюрократов, которые могут произнести слова (анахронизмы!) «чиновник» или «канцелярия» без ущерба для сказочности-легендарности-мифологичности, купцов, которые могут поговорить о profit-выручке... Так или иначе значительную часть персонажей следует адаптировать к мифологическому пространству Саги и нашему времени одновременно, чтобы отыскать «связующие звенья».

Положение осложняет тот факт, что Хайборийский мир слишком многолик, он соединил в себе чересчур много эпох. Тут вам и помянутые гирканцы-монголы, и нордлинги-викинги; одновременно с ними мы видим цивилизацию приближенную у Древнему Египту (Стигия), подобие арабского халифата (Туран), выраженную поздне-романскую культуру (Аквилония) или аналог древних кельтов начала Первого тысячелетия (Киммерия). Для каждого региона Хайбории надо изыскивать правильные слова и находить связь с нашим временем, иначе вместо читабельного романа мы получим уже известную историю про консулярный трибунат, цензора и аэтрарий с консилиями плебса.