Из двух предыдущих попыток Говарда уцелело немногое. На первый взгляд, очень немногое действительно показывает, что эти три истории сочинялись примерно в одно время: в «Часе Дракона» Конан вскользь упоминает нож ганата, - племени, упоминаемого, кроме этого, только в незаконченном черновике о Томбалку; в раннем черновике романа сообщается, что Конан когда-то звался Железной Рукой, - такое же прозвище дали Исо Кэрну на планете Альмурик. Также в «Часе Дракона» упоминается «принц Альмурик», но это скорее восходит к его тезке из «Сумеречного Ксутала» - еще одному принцу, нашедшему свою гибель от рук стигийцев, - чем к роману с тем же названием.
    Один пассаж из рассказа о Томбалку, однако, мог навести Говарда на тему его романа:

«Один из этих людей, с лицом плавным и лишенным морщин, но с седыми волосами, сказал: - Аквилония? Мы слышали, было вторжение – короля Немедии Брагора – чем закончилась война? - Он был отброшен обратно, - коротко ответил Амальрик, борясь с дрожью. Девятьсот лет прошло с тех пор, как Брагор перевел своих копейщиков через границу».

    Здесь был заложен базис сюжета «Часа Дракона»: вторжение в Аквилонию из Немедии, ее соседа. Семь загадочных всадников, вероятно, также превратились в «Часе Дракона» в четверых колдунов из Кхитая. Амра - кличка Конана времен его пиратских плаваний с черными корсарами, также перескочила из черновика в роман, а тема соперничающих властителей - несомненно, одна из важнейших составляющих романа. Значительная часть его содержимого уже составляла антураж более раннего рассказа о Конане, «Алой Цитадели», одного из числа первоначально посланных в Англию, в котором фигурируют Конан как Амра и иноземное вторжение (из Кота и Офира в данном случае). Воскрешение Ксалтотуна очень напоминает воскрешение Тугры Хотана в «Черном Колоссе», хотя этот конкретный рассказ не входил в число посланных в Англию в середине 1933 г.
    Говард знал, что он должен делать с «Часом Дракона» и как он должен это делать: он одновременно вводил некоторые элементы своих прошлых рассказов о Конане вторично и пытался завоевать нового читателя. Так он сумел представить предполагаемым новым читателям свою Гиборийскую эру и ее возможности в такой степени, в какой это возможно, и в тоже же время он не должен был терзаться насчет вторичного использования элементов своих старых рассказов, после того как на британском издательском рынке не пожелали публиковать его рассказы. Читателю предстояло бросить взгляд на Стигию, на гиборийский эквивалент африканских царств, даже бегло познакомиться – через посредство таинственных колдунов – со странами к востоку от Вилайета, - и все это в истории, остающейся, тем не менее, сконцентрированной на гиборийских странах, с которыми он оказался бы знаком: эти королевства соответствуют современной Западной Европе.
    Прошло много времени с тех пор, как Говард писал о Конане-короле, и можно только гадать, почему он решил вернуться к теме, которая давно пропала из его рассказов. Ответ, вероятно, вновь заключается в предполагаемом месте выхода романа. Британская публика всегда горячо интересовалась темой мифических королей, как и сам Говард: не он ли в «Фениксе на мече» написал о короле, который выигрывает бой при помощи магического меча, очень похожего на Экскалибур? Не он ли в «Алой Цитадели» написал, что король одно целое со своим королевством, и меч, убивающий короля, разрубает веревки, скрепляющие королевство? Был ли король Конан готов признать свое родство с самым знаменитым кельтским королем всех времен, Артуром?

    В «Алой Цитадели» пленение Конана достигнуто благодаря предательству, а его окончательная победа – прежде всего результат превосходной военной стратегии. В романе паралич Конана носит явно сверхъестественный характер, и Говард акцентирует внимание на том, что он случается тогда, когда Ксалтотун препятствует участию Конана в битве. Вместе с параличом Конана важнейшее звено оказывается разбитым магией: Конан отделен от своей армии, и это служит причиной ее поражения. Как впоследствии коротко заявляет Паллантид: «Только [Конан] мог бы привести нас к победе этим днем». С мнимой смертью Конана, короля Аквилонии, единство и мощь Аквилонии тают. Как позже скажет Конану его приверженец словами, перекликающимися с выражением из «Алой Цитадели»: «Вы были веревкой, которая держала вязанку хвороста. Когда веревку разрубили, вязанка рассыпалась». Только предполагаемая смерть Конана дает возможность Валерию взойти на трон: «Пока король Конан жив, он представляет угрозу, силу, способную объединить Аквилонию», - утверждает Тараск. «Только в единстве сила», - эхом повторяет Конан позднее. Валерий, несмотря на военную победу, не достигает успеха в восстановлении утерянного единства в королевстве и обретении лояльности у народа. Этому вторит Конан: «Одно дело – захватить трон при поддержке подданных и править ими с их согласия. Другое – покорить чужое государство и править в нем страхом». Конан предстает законным королем Аквилонии и только магия может сокрушить единство, существующее между ним и его народом.

    Это не Сердце Аримана послужило причиной поражения Конана. Сердце – не инструмент зла. Гадрат, жрец Асуры, позже подтверждает, что «против него не могут устоять силы тьмы, когда оно в руках сведущего… Оно возвращает жизнь, и оно может уничтожить жизнь. [Ксалтотун] выкрал его не затем, чтобы использовать против своих врагов, но чтобы они не использовали его против него,» и заканчивает словами: «[В Сердце] заключена судьба Аквилонии». Почему в Сердце заключена судьба Аквилонии? В начале романа мы узнаем, что драгоценность «была спрятана в пещере под храмом Митры в Тарантии». Символичность очевидна: Сердце, как намекает само его название, помещено в сердце, в центр королевства. Кроме того, митраизм в Гиборийской эре – ближайший эквивалент организованной религии, официальная религия Аквилонии, к тому же из всех гиборийских культов наилучшим образом систематизированная; отсюда ее «центральное» положение». Тарантия требует некоторого анализа. В «Алой Цитадели» столица Аквилонии называется Тамар; в романе – Тарантией. Замена Говардом названия была не «вопиющим ляпом», как посчитали некоторые редакторы, но результатом тщательного выбора: Тарантия образована от Тары, мифической и политической столицы Ирландии, считающейся ирландскими кельтами сердцем своего королевства: «Ты не отвоюешь трон до тех пор, пока не найдешь сердце своего королевства,» - говорит Зелата Конану, на что он отвечает: «Ты имеешь в виду город Тарантию?» Таким образом, Сердце – мистический камень, который символизирует истинный центр страны, символ уз, что соединяют народ и государство с королем. Когда эти узы оказались разорванными, «Сердце ушло из королевства». Последствия для народа и страны страшны и скоры:

«только тлеющие угольки и пепел встречали взгляд там, где стояли крестьянские хижины и виллы… Обширная полоса опустошения прорезала местность на запад от предгорий. Конан ругался, проезжая через чернеющие пространства, что были богатыми полями, и видя мрачные остовы сгоревших домов, устремлявшиеся к небу. Он ехал по пустой и безлюдной земле».

    Все это совершенно логично, и в историях о Граале страна превращается в бесплодную землю, пустошь, в тот момент, когда король больше не может должным образом править своим королевством: последствия поражения Конана от рук заговорщиков зашли намного дальше пленения и низложения киммерийца. В «Часе Дракона» проблема заключается в том, что Конан предстает поначалу не знающим о мистических узах, связывающих его со страной. Его желание отобрать трону своих врагов обречено с самого начала, и даже самые верные подданные отказываются следовать за ним в предприятии, которое считают самоубийственным. Только когда Конан все понимает, можно начинать поиски: «Каким глупцом я был! Сердце Аримана! Сердце моего королевства! «Найди сердце своего королевства», - сказала Зелата».
    Это едва ли не центральный момент повествования, когда говардовский роман являет себя как поиски (quest), а точнее, подобие поисков Грааля в артуровском эпосе. В легендах об Артуре некоторые находят стремление кельтов иметь общего короля, которого у них исторически никогда не было, и который должен был бы объединить племена против общих врагов. Король, rex, как бы противопоставляется римскому понятию imperator’а, непременного обладателя сильной и централизованной власти, почти всегда являющегося военачальником. И Говард говорит нам именно это: поиски Конаном Сердца – поиски идеального пути выполнения своего долга как rex’а, а не как imperator’а, тирана. Это четко демонстрируется в беседе Конана и Троцеро в центральной части книги:

«- Тогда давай объединим Сингару с Пуатаном, - настаивал Троцеро. – Полдюжины принцев враждуют между собой, и страна раздроблена на куски междоусобными войнами. Мы завоюем ее, провинцию за провинцией, и присоединим к нашим владениям. Затем с помощью сингарцев мы завоюем Аргос и Офир. Мы возведем империю…
Снова Конан покачал головой.
- Пусть другие грезят имперскими мечтами. Я желаю владеть только тем, что принадлежит мне. Я не горю желанием править империей, спаянной кровью и огнем. Одно дело – захватить трон при поддержке подданных и править ими с их согласия. Другое – покорить чужое государство и править в нем страхом. Я не желаю быть вторым Валерием. Нет, Троцеро, я буду править всей Авлилонией и ничем более, либо вообще ничем не буду править».

Кому бы ни принадлежала идея переименовать роман Говарда в «Конан-завоеватель» («Conan the     Conqueror»), этот человек, очевидно, не понял его темы: по своей природе Конан кто угодно, только не завоеватель. Если королевское правление Конана следует представлять как своего рода логический итог его жизни, - то, что он извлек из нее, имеет мало общего с тем, что предлагалось ему за многие годы: Конан-король обладает гораздо меньшей свободой и властью (действовать так, как он желает), чем Конан-киммериец.
    Если Конан – это Артур, мы можем спросить, где же его Гвиневра. Королева играет особенную роль в кельтских странах, и ее отсутствие в романе Говарда могло бы показаться странным, по крайней мере, читателю, не знакомому с киммерийцем. Многие читателей «Сверхъестественных историй» должны были испытать шок, прочитав в конце романа, что Конан поклялся жениться на Зенобии. Можно усомниться, - и некоторые критики действительно усомнились, - сдержал ли Конан свое слово. Мы не можем дать ответа на этот вопрос, впрочем, можем обратить внимание на то, что коронация Зенобии еще более приблизила бы роман к артуровскому мифу.
    По-видимому, каждая из трех женщин в этой истории – Зенобия, Зелата и Альбиона – фактически воплощает в себе часть символической роли, предназначенной артуровской королеве. Зенобия (которая в ранних черновиках романа звалась Сабиной) – та, что должна стать (в скором времени) женой короля. Зелата отвечает за посвящение в детали поисков: она – та, кто помогает Конану понять символичность Сердца Аримана как связи между королем и его королевством. Альбиона получила имя и ранг, которые помогают нам распознать в трех женщинах романа составной портрет артуровской королевы. Конечно же, она – представитель дворянства, но именно этимология ее имени выдает ее, ибо «Альбиона» восходит к alba, лат. «белый». Жена Артура была несомненно кельтского происхождения: корень gwen, присутствующий во всех вариантах имени жены короля Артура: (Гвиневра, Гиньевра, Гуэнуивар и т. д, гэльск. finn) означает «белый» (и, в расширенном значении, «светлый»).
    Гиборийский эквивалент поисков Грааля обретает начало в главах романа тогда, когда Конан раскрывает значение и роль Сердца Аримана. Всякие авантюрные эпизоды, представляющие последовательность приключений и битв, тоже встречаются в большинстве текстов артуровского цикла. Так появились эпизоды с замком Вальбросо и гулями в лесу, с Публио, с мятежом на корабле, с Хеми и Акивашей, которые, строго говоря, вносят в повествование столь мало, что Карл Уэгнер посчитал, будто одна глава могла быть утеряна в перемещениях между британским издателем и страницами «Сверхъестественных историй», и потеря эта осталась незамеченной.
    Возвращение Конана на трон начинается, когда Конан завладевает Сердцем Аримана. Это случается в конце главы 19: «[Конан] вертел над головой огромным драгоценным камнем, испускающим сполохи света, которые усеяли палубу вспышками золотого огня». Следующая глава начинается так: «Зима ушла из Аквилонии. Листья выскочили на ветвях деревьев, и свежая трава радовалась прикосновению теплых южных бризов». Когда Сердце, наконец, оказывается в верных руках, жизнь возрождается, бесплодная пустошь опять становится землей изобилия, как при обретении Грааля: «Но в наплыве весны по притихшему королевству пронесся стремительный шепот, пробуждающий страну к активной жизни». Образ страны, вернувшейся к жизни с возвращением обладателей Грааля неодолимо вызывает в памяти похожую сцену из «Экскалибура» Джона Бурмана. Поражение Ксалтотуна теперь – дело лишь времени. Заговорщики разделены, в то время как силы Конана вновь едины. Теперь реставрация короля и страны неотвратима.

    Говард, когда писал свой роман, несомненно, держал в уме его читателя, и, наверное, это не простое совпадение, что история содержит эпизоды, отдающие дань уважения британским писателям. Начало «Сэра Найджела» сэра Артура Конана Дойла, весьма вероятно, дало идею для эпизода с мором в романе Говарда. Более того, он вновь воздал должное одному из любимых своих драматургов, Шекспиру, чей «Гамлет», похоже, был под рукой у Говарда как раз во время написания: «Есть смысл в его безрассудстве» в главе 3 – отчетливое эхо самой знаменитой пьесы драматурга (Говард определенно хотел, чтобы эта фраза присутствовала в его романе, поскольку во втором черновике романа она звучит трижды!) В сущности, многие истории Говарда, в которых речь идет о королевском правлении, напрашиваются на сравнение с пьесой. В «Часе Дракона» параллели очевидны, в центре обоих повествований деяния короля (или потенциального короля), смещенного узурпатором, которого тот считал другом! Конан, лишенный трона и мертвый (или считаемый таковым), фактически явил все черты датского короля-призрака. При виде Конана, которого он считает мертвым, пуатанский солдат превращается в шекспировского персонажа, и мы на мгновение можем представить себе стены Эльсинора: «Он со свистом втянул воздух, его румяное лицо побледнело. – Прочь! – воскликнул он. «Зачем ты вернулся из серых земель смерти пугать меня? Я всегда был верным твоим вассалом при жизни…»

    «Час Дракона» - та говардовская история, от которой нам досталось, бесспорно, наибольшее количество черновых страниц. Это, в придачу к 241 странице опубликованного варианта, 620 страниц сохранившихся черновиков, в то время как еще несколько сот (печатная копия финального варианта и, по меньшей мере, один законченный черновик) затерялись с годами. Говард написал пять вариантов этой истории, некоторые из них частично переписывались два или три раза. Пусть он говорил всем, что его истории легко даются ему, на деле работа давалась ему труднее, чем он желал бы признать. Синопсис этой истории являет превосходный пример рабочего стиля Говарда: растянувшийся на три страницы плотным массивом текста, он охватывает первые пять глав в подробном изложении лишь с незначительными отличиями от опубликованного варианта, тогда как последующие главы изложены гораздо менее подробно, а вторая часть романа не охвачена вообще. Говард основывал свои первые черновики на нем, экспериментируя со сценами и диалогами. Так, мотивация пощады Конана Ксалтотуном менялась несколько раз, пока Говард переписывал черновики, достигая лучшего восприятия своих персонажей и того, как они должны были действовать и взаимодействовать, сталкиваясь в определенных ситуациях. Пассаж, в котором Тиберий жертвует собой, заведя Валерия и пять тысяч человек в смертельную ловушку в теснине, родился на заключительных стадиях написания, предоставив читателю несколько незабываемых моментов и привнеся в концовку романа чувство напряжения и неуверенности, которого не удалось бы достичь иным способом.

Страница 1 Страница 2 Страница 3

Гиборийский генезис часть II. Заметки о создании историй о Конане.
Автор: Патрис Луине. Перевод: Турлах Дув.