В первом черновике рассказа Белит (Тамерида) недвусмысленно заявляет, что хранит девственность: «Я Тамерида, королева Черного побережья, и я никогда не знала мужских объятий! Ни один человек, черный или белый, не может сказать, что заполучил мои поцелуи и мою любовь! Я всегда была неприкосновенной для мужчины, я знала, что должна когда-нибудь встретить» (черновик «a»).
    Отношения между Конаном и Белит, хоть и носят любовный характер, далеки от любовных отношений, характерных для низкопробной беллетристики. По ходу рассказа, особенно в его ранних черновиках, довольно-таки сильная тенденция садизма претерпевает изменения. Фразе «Возьми меня и сокруши своей свирепой любовью» из опубликованной версии в ранних черновиках соответствует: «Возьми меня, и сокруши, и сомни меня своей любовью!» Это далеко не единственный пример. В третьем черновике, сразу после слов диалога: «- Прекрасно, - сказала она, почти не обращая на него внимания. – Я доставлю добычу на борт» находим следующие строки:
    «Конан пристально глядел на нее, ощущая смутный прилив ревности, обращенной на эти темные драгоценности на ее белой шее. Он испытал первозданный порыв – сорвать их с ее шеи и швырнуть в реку. И впервые он почувствовал стремление схватить железными пальцами черные локоны своей спутницы и подчинить их обладательницу умеренной силе» (черновик «c»).
    Мы не знаем, сам ли Говард смягчил рассказ в своем финальном черновике или это результат редакторского вмешательства Фарнзуэрта Райта. Сравнение некоторых поздних рассказов о Конане, для которых сохранились конечные машинописные тексты, и их опубликованных вариантов показывает, что Райт систематически подвергал цензуре строчки диалогов, которые считал слишком «чувственными».
    Также именно в этом жестоком и страшном рассказе Говард дал читателю представление о жизненной философии киммерийца, в разговоре между Конаном и Белит о религии и жизни после смерти:
    «- Каковы твои собственные боги? Я никогда не слышала, чтобы ты взывал к ним.
    - Их вождь – Кром. Он обитает на великой горе. Какой прок взывать к нему? Его мало заботит, живет человек, или умирает. Лучше молчать, чем обращать его внимание на себя; он пошлет тебе гибель, а не удачу. Он жесток и равнодушен, но при рождении он вдыхает в душу человека силу, чтобы бороться и убивать. Что еще может человек требовать от бога?
    […]
    - Нет надежды ни в этом мире, ни в том в верованиях моего народа… В этом мире люди борются и страдают напрасно, находя удовольствие лишь в ярком безумии битвы; после смерти их души попадают в серое туманное царство облаков и ледяных ветров, обреченные безрадостно скитаться в вечности».
    C 7 мая по 23 июля 1932 г. «Журнал горняка» (Collier’s Magazine) осуществил серийную публикацию последнего романа Закса Ромера, «Маска Фу Манчжу». Несколько недель спустя она была выпущена книгой, и, прежде чем минул год, была воплощена в кино. Ромер давно входил в число любимых писателей Говарда, чья библиотека содержала много его книг, так что Говард, конечно, заметил новую историю, тем более под необычайно привлекательной обложкой «Журнала горняков». «Маска Фу Манчжу» рассказывает о неудавшейся попытке выдающегося китайского ума возродить культ Моканны, «Скрытого, иногда называемого Пророком под Вуалью»:
    «(Моканна) около 770 г. н. э. объявил себя воплощением Бога, и привлек в свою секту тысячи последователей. Он переработал Коран. Его сила стала так велика, что калифу Аль Махди пришлось выступить против него с крупной армией. Моканна был отвратительным созданием. Его черты так изуродовало, что они стали настолько ужасны, насколько это возможно вообразить. В час поражения он и его свита отравили себя. С того самого дня до сегодняшнего никто не знал, где он похоронен» («Маска Фу Манчжу, глава 4).
    Новелла Ромера начинается тем, что сразу после обнаружения гробницы Моканны в Хорасане останки берутся под охрану, а гробница уничтожается в ходе принятия мер предосторожности против фанатов. Однако, «Вопль – «Моканна воскрес» - пронесся по Афганистану… Ни у кого из местных, которые, как вы правильно подозревали, все еще чтут закон Моканны, не возникло идеи, что вы или любой другой человек имеете какое-то отношение к взрыву, превратившему уединенную гробницу в пыльную яму».
    На этих интригующих предположениях Ромер строит атмосферный детективный роман на тему «желтой угрозы», вращающийся вокруг тщетных усилий Фу Манчжу уберечь останки, ведь тогда он может выдать себя за перевоплотившегося Моканну. Говард, весьма вероятно, увидел нереализованный потенциал новеллы Ромера, и начал эпический рассказ, повествующий об успешном перевоплощении пустынного «пророка под вуалью», чья первая задача – объединить пустынные кланы в завоевательной войне, которая скоро станет угрозой гиборийским (т. е. индоевропейским0 народам. Ромер был связан нормами исторической достоверности, которыми говардовская Гиборийская эра могла пренебречь, и так родился «Черный колосс» («The Black Colossus»):
    «Из, пустыни, что лежит к востоку от Стигии и далеко к югу от Котийских холмов, шла молва. Новый пророк появился среди кочевников. Говорили о племенной войне, о скопище грифов на юго-востоке, и об ужасном главаре, что приводит свои быстро растущие орды к победе. [Стигийские] жрецы творили магию для борьбы с чародейством пустынного колдуна, которого люди звали Наток, Человек под Вуалью, ибо черты его лица всегда были скрыты».
    В романе Ромера гробница Моканны находится в «Хорассе», тогда как рассказ Говарда начинается в «Хорадже»; в его синопсисе к этому рассказу фигурировал «Хораспар».
    Антураж говардовской истории был, вероятно, навеян тогдашним чтениям истории Месопотамии. Образ Белит (ассирийское имя) в «Королеве Черного побережья» уже подтверждает интерес Говарда к этой теме, в итоге выразившийся в полной мере в конце 1932 г, в рассказе «Дом Арабу» («The House of Arabu»).
    Как и «Королева Черного побережья», «Черный колосс» первоначально должен был содержать некоторые сцены насилия: в синопсисе Говард пишет, что Ясмела «раздела свою самую красивую служанку и распростерла ее, плачущую, на алтаре, но не нашла в себе храбрости или жестокости, чтобы принести ее в жертву,» а в первом черновике написал: «В каждый день рождения, вплоть до своего двадцатилетия, Ясмела вставала на колени перед изображением в храме Иштар, и жрица усердно секла ее розгами, чтобы научить смирению перед лицом богини» (черновик «a»).
    Даже в опубликованном варианте рассказ содержит много сексуальных аллюзий, от «Я научу тебя древним и забытым путям наслаждения» Хотана до нерешительных слов Ясмелы: «Не позволительно, чтобы я пребывала перед святыней одетой в шелка. Я буду обнаженной, на коленях, как подобает молящему, чтобы Митра не подумал, что мне недостает смирения». Как бы подводя рассказу итог, Говард пояснил в письме к Тевису Клайду Смиту:
    «Мои герои становятся все более скотскими с течением лет. Одна из моих последних проданных вещей заканчивается сексуальной связью вместо обычного смертоубийства. Мой меченосец хватает принцессу – уже практически обнаженную – и заваливает ее на алтарь забытых богов, в то время как снаружи бушуют битва и резня, и она остатками воли, сквозь сумерки, воспринимает происходящее сардонически. Я не знаю, как это понравится читателям. Держу пари, что некоторые из них желают этого. Заурядный человек имеет тайное желание быть головорезом – хвастливым, пьянствующим, дерущимся, насилующим». (Р. Э. Г. к Т. К. С. примерно декабрь 1932 г, не опубликовано).

     Любопытно обратить внимание на то, что в первом черновике рассказ заканчивался иначе:
    «Какое-то мгновение он держал ее, затем резко отпустил.
    - Дьяволы Крома! – проворчал он. – Около сорока тысяч погибло сегодня, а я торчу здесь, обнимая хнычущую девочку-дитя! Вот – надень какую-нибудь одежду, и пойдем. Предстоит много работы».
    Трудно сказать, считал ли себя Говард «заурядным человеком», но когда он представил рассказ на рассмотрение, Райт, очевидно, не возражал против сексуальных элементов: его единственная претензия относилась к длине рассказа, который, как он, видимо, считал, был слишком многословным. Сам Говард сокращал продолжительность с каждым следующим черновиком, и исполнил просьбу Райта. Но, по-видимому, техасец понял, что сексуальный элемент помогает ему продавать рассказы о Конане. Против чего Райт действительно протестовал, - это «вульгарные» разговоры, а не «вызывающие» сцены.
    Следующие три рассказа о Конане, «Железные тени под луной» («Iron Shadows in the Moon»), «Сумеречный Ксутал» («Xuthal of the Dusk») и «Бассейн черного человека» («The Pool of the Black One») были написаны именно в таком порядке – и за очень короткий промежуток времени, – между ноябрем и декабрем 1932 г. Во всех трех фигурировали скудно одетые женские персонажи, неодолимо пленяющие киммерийца. Все три были незамедлительно проданы.
    За исключением «Дочери Ледяного Великана» и «Башни Слона», все предыдущие рассказы о Конане прошли через три или четыре черновика. В противоположность этому, три новых рассказа потребовали по два варианта каждый, черновую и финальную версию. Продажа «Черного колосса» убедила Говарда, что качество и сильные образы не самые необходимые составляющие для продажи рассказ о Конане. Не удивительно, что «Черный колосс» был первым рассказом о Конане, засветившимся на обложке «Сверхъестественных историй», в выпуске за июнь 1933 г, как и последовавший в сентябре «Сумеречный Ксутал» (опубликованный как «Ползущая тень» («The Slithering Shadow»)). Занятно обратить внимание на то, что сам Конан не был представлен на обложке ни разу, а вместо него там были изображены женщины из этих рассказов, обнаженные настолько, насколько цензоры могли позволить. «Бассейн черного человека» вышел в следующем месяце, в то время как много более превосходная «Королева Черного побережья» была опубликована только в майском номере 1934 г. Вероятно, это не случайное совпадение, что Маргарет Брандидж, отличившаяся в умении рисовать скудно одетых женщин, стала постоянным художником обложек «Сверхъестественных историй» в 1933 г.
    Из трех этих шаблонных рассказов о Конане наиболее интересен «Сумеречный Ксутал». Комментируя его Кларку Эштону Смиту, Говард писал: «На самом деле он посвящен не только маханию мечом, как может показаться из аннотации». Основная сюжетная линия истории – Конан и женщина обнаруживают изолированный город, обитаемый деградировавшими жителями и злобной женщиной – окажется значительно обогащена и развита в будущих «Красных гвоздях» (июль 1935). Эта тема нашла глубокий психологический резонанс в душе Говарда. В конце 1932 г. Говард, однако, не был готов дать ей достойный выход, и «Сумеречный Ксутал» бледнеет в сравнении с будущей историей о Конане.
    Если для того, чтобы закончить несколько последних историй о Конане, Говарду понадобилось всего два черновика, то «Одни негодяи в доме» («Rogues in the House»), написанные, скорее всего, в январе 1933 г, потребовали еще меньше. В январе 1934 г. Говард написал Кларку Эштону Смиту:
    «Рад, что вам понравились «Одни негодяи в доме». Это был один из тех рассказов, которые, как кажется, пишутся сами. Я не переписывал его ни разу. Я лишь подтер и изменил в нем одно словечко, а затем отослал, как только он был написан. Еще я страдал от сильной головной боли, когда писал первую половину, но, похоже, это нисколько не повлияло на мою работу. Чертовски хочется, чтобы я мог писать с такой же легкостью всегда. Обычно я переписываю начисто мои рассказы о Конане раз или два, а новые слова я выдавливаю из себя через силу».
    «Одни негодяи в доме» был последним рассказом Говарда, появившимся на почве интереса к ассирийской тематике. В то же время он все больше интересовался историей и легендами американского Юго-Запада. Бран МакМорн, Турлах О’Брайен, Кормак МакАрт и Кулл стали теперь частью литературного прошлого Говарда. Через несколько месяцев ему предстояло открыть свой самый успешный – с коммерческой точки зрения – цикл – рассказы о Брекинридже Элкинсе, вестерны-бурлески. В апреле 1932 г. он уже рассказывал Лавкрафту: «Я стараюсь облечь мои родные края призрачной атмосферой в противовес реалистической обстановке; «Ужас из кургана» («The Horror from the Mound») в нынешних «Сверхъестественных историях» был слабой попыткой такого типа». Другими попытками в том же ключе были «Человек на твердой земле» («The Man on the Ground») и «Сердце старого Гарфилда» («Old Garfield’s Heart»), в обоих смешаны антураж Запада и потусторонний элемент.
    В декабре 1932 г Говард начал переписываться с Огастом У. Дерлетом, автором, как сверхъестественных рассказов, так и провинциальной беллетристики, и оба скоро стали обмениваться историями и наблюдениями, каждый из жизни своего края. В письме, датированном 29 декабря 1932 г, Говард спросил Дерлета: «Вы, возможно, слышали о Куане Паркере, великом военном вожде команчей, сыне Петы Ноконы и Синтии Энн Паркер?» Дерлет, по-видимому, не слышал, и попросил Говарда рассказать историю. Говард, как большинство техасцев, был знаком с этой историей; однако он, несомненно, провел дополнительные изыскания, прежде чем ответить. Читаем отрывок его протяженного письма Дерлету:
    «В 1836 г, когда техасцы сражались за свою свободу, команчи проявляли необычайную наглость, совершая налеты на разбросанные тут и там поселения, и в одном из таких налетов пал форт Паркер. Семь сотен команчей и кайова буквально стерли его с лица земли, вместе с большинством жителей… Форт Паркер был предан забвению, а среди женщин и детей, взятых в плен, были Синтия Анна Паркер, девяти лет от роду, и ее брат Джон, дитя шести лет.
    Они содержались в разных племенах. Джон возмужал и вырос как индеец, но он никогда не забыл свое белое происхождение. Вид юной мексиканской девушки, донны Хуанити Эспиносы, в плену у краснокожих, пробудил дремлющую наследственную кровь. Он бежал из племени, унеся ее с собой, и они поженились…»
    Возможно, в истории Синтии Анны и Джона Говард нашел вдохновение для своего следующего рассказа о Конане, «Долины пропавших женщин» («The Vale of Lost Women») (написан примерно в феврале 1933). В рассказе говорится, что Конан несколько месяцев обитал среди племен Гиборийской эры, эквивалентных африканским. В деревне Баджуджа он находит белую пленницу, Ливию. Как и у Синтии Анны Паркер, у Ливии был брат – «Этим утром мой брат был изувечен и жестоко убит перед моим глазами», - и она, и ее брат также были захвачены в плен враждебным племенем. И так же как вид донны Эспиносы «пробудил дремлющую наследственную кровь» у Джона, Ливия пробуждает сходные этноцентричные чуства в Конане: «Я не такой пес, чтобы оставить белую женщину в лапах черного человека». С этого момента обе истории расходятся. Конан успешно побеждает неубедительного дьявола из «Внешней Тьмы», потом обещает послать Ливию назад к ее людям, разумеется, не женясь на ней.
    Неудивительно, что рассказ не удалось продать. Если Говард пытался осознанно привнести некоторую часть своего растущего увлечения историей Запада, он, пожалуй, слишком тонко замыслил: невозможно определить истоки, не имея доступа к частным источникам. Сильная история Синтии Анны и Джона Паркера потерялась между неубедительной сверхъестественной угрозой и склонностью Ливии к наготе. Что касается расовых намеков в рассказе, - а выраженный этноцентризм истории будет понятен, когда мы узнаем его истоки в точке зрения англосаксонского поселенца девятнадцатого века, поставив черных на место индейцев, - они способствуют тревожным ассоциациям у современной публики. Как бы то ни было, первый наскок Говарда на гиборийскую версию американского Юго-Запада был неудачным, и прошел еще год, прежде чем он предпринял новую попытку.

Страница 1 Страница 2 Страница 3 Страница 4 Страница 5

---

Гиборийский генезис часть I. Заметки о создании историй о Конане.
Автор: Патрис Луине. Перевод: Турлах Дув.