В декабре 1933 г в письме к своему приятелю, писателю Кларку Эштону Смиту, Роберт Э. Говард рассказал о создании своего самого знаменитого героя, Конана-киммерийца.
    «Я отдаю себе отчет, что в течение нескольких месяцев был абсолютно лишен идей, совершенно не способен изготовить что-то годное в продажу. Казалось, человек по имени Конан внезапно возник тогда в моем воображении, без особого напряжения с моей стороны, и сразу целый поток рассказов хлынул из-под моей ручки, или, скорее, пишущей машинки, - почти без усилий с моей стороны. Казалось, я не сочиняю, а излагаю события, которые уже совершились. Эпизод следовал за эпизодом столь быстро, что я едва мог поспевать за ними. Целые недели я не писал ничего, кроме приключений Конана. Этот герой полностью завладел моим воображением и вытеснил все прочее в плане написания рассказов. Когда я нарочно попытался писать что-нибудь другое, я не смог».
    Писать, что его персонажи и истории легко даются ему, было обычным делом для Говарда, который почти никогда не упоминал о неоконченных или непроданных рассказах в своей переписке. В случае с циклом о Кулле, например, только три рассказа были опубликованы, в то время как дюжина других либо остались неоконченными, либо были отвергнуты. Тем не менее, Говард написал Лавкрафту:
    «Спасибо за добрые слова в адрес рассказов о Кулле, но я сомневаюсь, что я когда-либо смогу написать еще. Те три рассказа, что я написал об этом герое, написались, казалось бы, едва ли не сами, без какого-то замысла с моей стороны; при работе над ними с моей стороны не было сознательных усилий. Они просто возникли, непрошеные, уже готовыми в моем воображении и выплеснулись на бумагу из под кончиков моих пальцев».
    На самом же деле, черновики, сохранившиеся почти для всех рассказов о Кулле, показывают, что работа шла гораздо тяжелее, чем утверждает Говард. Как мы можем верить его сообщению, что создание историй о Конане фактически было результатом автоматического письма? Все было не так легко и просто, как Говард хотел убедить Кларка Эштона Смита – и нас.
    В октябре 1931 г. Говард завершил первый вариант рассказа, озаглавленного «Народ тьмы» («People of the Dark»), и послал его новому журналу компании «Clayton publications», «Удивительные истории загадок и ужасов» (Strange Tales of Mystery and Terror) - прямому конкуренту «Сверхъестественных историй» (Weird Tales). Редактор Гарри Бейтс был доволен рассказом, но попросил немного переделать его. Говард исполнил просьбу, и несколько недель спустя Бейтс принял рассказ вместе с другой историей, посланной ему Говардом – «Гробница на мысу» («The Cairn on the Headland»).
    «Народ тьмы» - история воспоминания-реинкарнации. В повествовании от первого лица главный герой Джон О’Брайен рассказывает о вновь переживаемом эпизоде из жизни одного из своих прежних воплощений – некоего «Конана, грабителя», черноволосого гэла, который клянется именем кельтского божества Крома. Действительно, заманчиво видеть в этом Конане непосредственный прототип своего более знаменитого тезки, (некоторые исследователи так и посчитали), если не учитывать не тот факт, что «Народ тьмы» - повествование от первого лица о воспоминании-реинкарнации, а рассказы о Конане – нет.
    Или все-таки да?
    Пытаясь продать «Народ тьмы», Говард нашел новый журнал, который, в отличие от «Сверхъестественных историй», платил сразу по получению. Когда несколькими неделями позже пришли деньги, Говард был вне себя от радости:
    «Наконец-то я договорился с Клейтонами. Я продал им пару рассказов подряд, и пусть они заставили меня ждать уплаты, но когда они заплатили, то заплатили хорошо - $134 за один, $144 за другой. Чертовски надеюсь, что смогу продать им длинную повесть». (Письмо к Тевису Клайду Смиту, прим. февраль 1932).
    Так в феврале 1932 г. Говард внезапно стал богаче на $278, и, наверное, нечто большее, чем нехватка вдохновения, стояло за его решением отправиться в отпуск в южную часть Техаса.
    Несколько недель спустя Говард сообщил Уилфреду Бланчу Толману: «Я потратил несколько недель, странствуя по южной части штата, главным образом вдоль границы, и не занимался никакой работой в течение этого времени – моим главным занятием было массовое потребление тортилий, энчилад и испанского вина».
    Пусть он не писал никаких рассказов или писем, - наверное, потому, что оставил пишущую машинку дома, – зато написал, по крайней мере, одно стихотворение во время своего пребывания там – «Киммерия» («Cimmeria»). В 1934 г. Говард послал Эмилю Петахе экземпляр стихотворения со следующим комментарием: «Написано в Мишене, Техас, февраль 1932; навеяно памятью о стране холмов, нависающих над Фредериксбергом, увиденной в тумане зимнего дождя».
    Мы не знаем, возникла ли у Говарда идея Конана уже к тому времени, когда стихотворение было написано; нет сомнений, что и герой, и стихотворение родились в пределах нескольких дней друг от друга:
    «Конан просто возник в моем воображении несколько лет назад, когда я остановился в маленьком пограничном городке в нижнем течении Рио-Гранде. Я не создавал его посредством какого-либо сознательного процесса. Он просто вышел из небытия уже сформировавшимся персонажем и усадил меня за написание саги о его приключениях». (Цитата из «Биографического очерка о Роберте Э. Говарде» Элвина Эрла Перри, 1935)
    Установлено, что говардовское описания Киммерии в стихотворении в значительной степени перекликается со своеобразными пассажами из «Жизнеописаний» Плутарха. Подобно Говарду, Плутарх связывает кельтов-кимвров с киммерийцами, говоря, что они «живут в темной и лесистой стране, с трудом проницаемой для солнечных лучей - настолько плотны и густы заросли, - и простирающейся вглубь страны так же далеко, как Герцинский лес».
    Однако это стихотворение – большее, нежели просто описание. Первая строка стихотворения – «Я помню» - не оставляет сомнений в том, что мы имеем дело с темами реинкарнации и воспоминания, как и в «Народе тьмы». В последнем главный герой, Джон О’Брайен - американец ирландского происхождения, живущий на Юго-Западе Америки. Таким образом, он явно напоминает самого Говарда, и если Джон О’Брайен может помнить себя в прошлой жизни как грабителя Конана, не считал ли, или воображал, сам Говард, что так же может «помнить» свою жизнь в Киммерии в прошлом воплощении?
    Тот, кто последует далее по этой автобиографической нити, обнаружит сильное сходство между описанием Киммерии в стихотворении и известными воспоминаниями Говарда о месте своего рождения, Дарк Валли (Темная Долина), округ Пало Пинто, Техас. Он писал Г. Ф. Лавкрафту в октябре 1930 г:
    «Так, я считаю, что сумрачность моей натуры может частично объясняться средой того места, где я провел часть моего детства. Это была длинная, узкая долина, одинокая и изолированная, на севере страны холмов Пало Пинто. Она была очень малонаселенной и ее название, Темная Долина, весьма характерно. Так высоко вздымались хребты, так густы и высоки дубовые заросли, что она пребывала в тени даже в дневное время, а ночью была так же темна, как сосновый лес – и нет в этом мире ничего темнее. Создания ночи шептались и звали друг друга, вялые ночные ветра шелестели в листве, и то здесь, то там сквозь едва колышущиеся ветви можно было различить взблеск далекой звезды».
    Подобную образную совокупность зла, искривленных деревьев и ауры ужаса можно также обнаружить в стихотворении Говарда «Обитатель Дарк Валли» («The Dweller in Dark Valley»), которая завершается словами: «Я больше не вернусь в Дарк Валли, в эти врата ада».
    Дарк Валли и Киммерия могли, таким образом, очень тесно переплестись в воображении Говарда. Но «память», которую они пробудили, весьма своеобразной природы. Воспоминания Говарда о Дарк Валли не менее фантастичны, чем воспоминания Джона О’Брайена о своей прошлой жизни: Говарды покинули Дарк Валли, когда Роберту едва исполнилось два года, и с тех пор он не видел Дарк Валли вплоть до весны 1931 г. Также в реинкарнации можно усмотреть решение освободиться от собственного прошлого, подобно тому, как происходит у Джека Лондона в «Звездном скитальце», любимом произведении Говарда, где главный герой – заключенный, нашедший облегчение и избавление от мук в воспоминаниях своих прошлых жизней. Очевидная параллель здесь налицо, ведь Говард закончил свой первый рассказ на тему реинкарнации – «Дети ночи» («The Children of the Night»), - в том же месяце, в котором написал Лавкрафту о Дарк Валли, а второй рассказ, - «Народ тьмы», - спустя несколько недель после того, как он вновь увидел Дарк Валли.
    Все эти составляющие были объединены в первом рассказе о Конане – «Феникс на мече» («The Phoenix on the Sword»), где описание Киммерии перекликается с Плутархом, Дарк Валли и стихотворениями:
    «Более унылой страны никогда не существовало на земле. Ее целиком составляют невысокие горы, весьма лесистые, и деревья дают удивительно глубокую тень, так что даже днем вся страна представляется темной и зловещей. Насколько взор человека способен проникнуть вдаль, его глазу предстает бесконечная панорама гор, становящихся с расстоянием все темнее и темнее. Среди этих гор всегда висят облака; небеса почти всегда серые и хмурые. Резкие и холодные ветры, вызывающие промозглые дожди и снег, дуют и стонут среди перевалов и внизу, в долинах. Мало радости в этой земле, а люди вырастают угрюмыми и странными». (Неопубликованный черновик «a»)
    Если учесть, что Говард объяснял «сумрачность» своей натуры, тем, что его, как он считал, тяготят воспоминания о Дарк Валли, то подобным же способом можно найти объяснение угрюмому нраву самого Конана. Притом, что многие читатели видят в Конане проекцию Говарда, обычно они видят его как ‘’идеализированный’’ образ самого Говарда: несокрушимый, бесшабашный варвар-завоеватель. Присущая данному герою мрачность оставалась почти что незамеченной, и понятно, почему. Эта черта редко подмечалась самим Говардом, по крайней мере, в опубликованных вариантах его историй.
    В своей окончательной форме «Феникс на мече» открывается пассажем из «Немедийских хроник». Именно в их строчках мы впервые встречаем упоминание Конана; сам персонаж появляется не ранее второй главы рассказа. Читаем данный пассаж: «Сюда пришел Конан, киммериец, черноволосый, с угрюмым взором, с мечом в руке, вор, грабитель, убийца, обуреваемый гигантскими печалями и гигантским весельем, чтобы попрать украшенные драгоценностями троны Земли обутыми в сандалии ногами». «Немедийские хроники» были включены в рассказ только потому, что Фарнзуэрт Райт (редактор «Сверхъестественных историй») попросил Говарда переписать и сократить объем первых двух глав. Функция этой короткой выдержки заключалась в том, чтобы заменить протяженные описания, соответственно, некоторых стран Гиборийской эры и некоторых черт характера киммерийца.
    И если Говард возводил свою сумрачность к Дарк Валли, то Конан, видимо, объясняет свои собственные «гигантские печали» своим киммерийским происхождением:
    «- Что ж, - ухмыльнулся Просперо, - мрачные горы Киммерии остались в твоем далеком прошлом. А я пошел. Я осушу чашу белого немедийского вина в твою честь при дворе Нумы.
    - Ладно, - проворчал король, - только целуй танцовщиц Нумы лишь от своего имени, не то затронешь государственные дела!
    Его отрывистый смех преследовал вышедшего из зала Просперо. Резная дверь закрылась за пуатанцем, и Конан вернулся к своей работе. Он помедлил какое-то время, рассеянно слушая удаляющиеся шаги друга, отдававшиеся на плитах пола. И, словно гулкий звук задел родственную струнку в его душе, захлестнул его наплыв чувств. Веселье слетело с него, словно маска, лицо внезапно постарело, а глаза сделались усталыми. Беспричинная тоска накрыла, словно саван, душу киммерийца, парализовав его сокрушительным чувством тщетности человеческих усилий и бессмысленности жизни. Его королевская власть, его радости, страхи, амбиции и все земное предстали внезапно перед ним пылью и разбитыми игрушками. Сроки жизни словно съежились, а границы мироздания сомкнулись вокруг него, вызвав онемение. Уронив львиную голову на свои могучие руки, он громко застонал.
    Затем он поднял голову, словно человек, ищущий бегства, и взор его упал на хрустальный сосуд золотистого вина. Он быстро поднялся и, налив полную чашу, выпил ее залпом. Он еще раз налил и осушил чашу, и еще. Когда он поставил ее назад, приятное тепло заструилось в его жилах. Вещи и события обрели новую ценность. Мрачные киммерийские горы растворились далеко в прошлом. Ведь жизнь была хороша, и реальна, и насыщенна, – это не сон какого-то бога-дурака. Он потянулся, словно гигантский кот и уселся за стол, ощущая значимость и жизненную важность себя самого и своей работы. Умиротворенный, он куснул свое стило и уставился на карту». («Феникс на мече», первый представленный на публикацию черновик).
    Когда Говард сказал, что «человек по имени Конан внезапно возник тогда в моих мыслях, без особого напряжения с моей стороны», он, скорее всего, говорил правду. Что Говард не осознавал, так это то, что этот акт творения был продиктован глубинными мотивами: «гигантские печали» Конана отражают говардовские «черные думы», как он их называл, точно так же, как Киммерия является отражением Дарк Валли. И в то время, как Дарк Валли была навязчивым воспоминанием для Говарда, «более унылой страны» чем Киммерия никогда не существовало для Конана.
    Говардовский Конан, по крайней мере, на ранних стадиях творения, был в гораздо большей степени проекцией того, кем Говард ‘’был’’, чем тем, кем он ‘’желал быть’’.
    Стихотворение «Киммерия» не является, строго говоря, частью конановского канона, но данный опус способствовал появлению и рассказов о Конане: Конан – или Говард – мог лишь «помнить» Киммерию; это ужасная страна, одно лишь воспоминание о которой приводит к печальным раздумьям и требует забыть. Вот почему ни в одной из историй о Конане Киммерия не может быть местом действия, и вот почему никакой другой киммериец никогда не фигурирует, и не может фигурировать, в рассказах о Конане. В «Королеве Черного побережья» Конан объяснит Белит, что «в этом мире люди борются и страдают напрасно, находя удовольствие лишь в ярком безумии битвы. Дай мне жить полной жизнью, познать насыщенный вкус мяса и жгучего вина, горячие объятья белых рук, безумное ликование битвы, когда голубые клинки пламенеют и алеют, и я буду удовлетворен. Пусть учителя, жрецы и философы ломают голову над проблемами реальности и иллюзии. Я знаю одно: если жизнь иллюзия, то и я не более чем иллюзия, а иллюзия, таким образом, реальность для меня. Я живу, живу бурной жизнью, люблю, убиваю, - и этим удовлетворен». Вот то, чем действительно полны истории о Конане, - желание с головой погрузиться в бурную жизнь. Насыщенная жизнь Конана представляется отчаянной попыткой забыть Киммерию и избавиться от любых страшных воспоминаний, связанных с этой страной. Возможно, то же можно сказать об интенсивной творческой деятельности Говарда, где можно увидеть стремление забыть Дарк Валли. Когда Конан в бездействии – как в начале «Феникса на мече» - и вспоминает о Киммерии, его первое побуждение – найти забвение и утопить свое уныние в выпивке. Не оригинальное решение для подобных проблем.
    Как только «Киммерия» была написана, Говард, выразивший свою потребность бежать от этой страны и, насколько возможно, забыть, стал психологически готов написать первую из этих наполненных действием историй о Конане.
    Когда Говард вернулся в Кросс Плейнс в феврале 1932 г, перед ним все еще стояла задача создания того, что позже станет известным как «гиборийский» мир.